Экосистемы в вакууме
НАУКА / #4-5_2022
Текст: Наталия АНДРЕЕВА / Фото: Росатом, Successrockets.ru, Unsplash.com
Университетские экосистемы поддержки инноваций и стартапов даже в спокойные времена работают с переменным успехом. Нынешняя же турбулентность точно потребует новых подходов к трансферу университетских разработок в жизнь.
Многие страны мира, в том числе мировые научные лидеры, включая США и Китай, в последние годы постепенно трансформируют свою научно-технологическую политику: на первое место выходит быстрый и эффективный трансфер технологий «из науки в жизнь», который мог бы обеспечить понятный вклад в экономическое развитие. США и ЕС централизируют управление трансфером, инвестируют в экосистемы поддержки инноваций; Китай вкладывает огромные деньги в венчур, в продуктовые мегапрограммы класса «наука + инжиниринг» и ставит в центр инновационного процесса крупные промышленные компании.
Отдельное место в этих процессах занимают университеты — не только с точки зрения привычной связки «университет — наука — инновации», но и с точки зрения специализированных инструментов и инфраструктур, которые (по идее) должны помогать развивать университетское предпринимательство — и, соответственно, обеспечивать трансфер университетских инноваций в реальный мир.
Отдельное место в этих процессах занимают университеты — не только с точки зрения привычной связки «университет — наука — инновации», но и с точки зрения специализированных инструментов и инфраструктур, которые (по идее) должны помогать развивать университетское предпринимательство — и, соответственно, обеспечивать трансфер университетских инноваций в реальный мир.
Настройки по умолчанию
История с университетским предпринимательством — очень давняя. Концепции «предпринимательского университета» и, шире, университетов как основных составляющих инновационной экономики уже несколько десятков лет: после принятия Акта Бэя-Доула (Bayh-Dole Act) в США в 1980 году коммерциализация научного знания, трансфер технологий, разработанных в университете, и создание университетских стартапов / спин-оффов довольно быстро стали мейнстримом, войдя в повестку научно-технологической политики многих развитых стран.
При этом универсальной модели предпринимательского университета нет и не предвидится. Но если забыть об «эффективном и продуктивном взаимодействии между университетами и индустрией», «тройной спирали» (triple helix), «проактивном подходе к инновациям», «стартап-культуре» и прочих абстракциях, то набор действий и подходов, применяемых университетами для развития предпринимательства в 2020‑х годах, сводится к двум основным направлениям.
Первое и самое очевидное — обучение предпринимательству, проходящее во всех мыслимых форматах и формах. Факультативные воркшопы по основам создания бизнеса, разработке продуктов, маркетингу и пр.; школы и интенсивы; спецкурсы; менторинг; полноценные образовательные программы (со степенями) и пр. Причем в последние годы разнообразие этих форматов увеличивается, хотя это кажется уже невозможным: в 2020—2021 годах появились «сквозные» курсы по предпринимательству на всех образовательных программах / специальностях (см., например, европейскую инициативу TRUE); предпринимательские стажировки (консорциум нескольких европейских университетов Inno4YUFE); смешанные программы по предпринимательству для студентов, преподавателей и исследователей (университетский консорциум TANDEM+) и пр.
При этом, конечно, никто в университетах не задается философским вопросом: реально ли научить студентов, исследователей и вообще кого бы то ни было «предпринимательству»? Может быть, «предпринимательство» — производная от личных особенностей человека (а также его окружения, общей институциональной ситуации в стране и прочих факторов, не имеющих ровно никакого отношения к образовательным курсам и программам)? Во всяком случае, вопрос этот не задают вслух. Потому что это очень глубокая кроличья нора, и если пытаться найти ее дно, то не исключено, что в результате разбирательств многие образовательные программы по предпринимательству можно будет просто закрыть.
Второе большое направление — развитие в университетах инфраструктур, долженствующих поддерживать предпринимательские инициативы / стартапы, создаваемые студентами или университетскими исследователями. Центры трансфера технологий, бизнес-инкубаторы, научные парки, технопарки, офисы «технологического брокерства», подразделения по интеллектуальной собственности / патентные офисы, специализированные грантовые фонды для исследователей — вариаций на тему поддержки университетского предпринимательства и инноваций очень много.
И, как и в случае с предпринимательским образованием, за скобками остается философский вопрос: «Должны ли исследователи становиться предпринимателями?» Ну, и еще один вопрос, более прикладной: «А правда ли, что инновационные инфраструктуры помогают потенциальным предпринимателям от науки?»
История с университетским предпринимательством — очень давняя. Концепции «предпринимательского университета» и, шире, университетов как основных составляющих инновационной экономики уже несколько десятков лет: после принятия Акта Бэя-Доула (Bayh-Dole Act) в США в 1980 году коммерциализация научного знания, трансфер технологий, разработанных в университете, и создание университетских стартапов / спин-оффов довольно быстро стали мейнстримом, войдя в повестку научно-технологической политики многих развитых стран.
При этом универсальной модели предпринимательского университета нет и не предвидится. Но если забыть об «эффективном и продуктивном взаимодействии между университетами и индустрией», «тройной спирали» (triple helix), «проактивном подходе к инновациям», «стартап-культуре» и прочих абстракциях, то набор действий и подходов, применяемых университетами для развития предпринимательства в 2020‑х годах, сводится к двум основным направлениям.
Первое и самое очевидное — обучение предпринимательству, проходящее во всех мыслимых форматах и формах. Факультативные воркшопы по основам создания бизнеса, разработке продуктов, маркетингу и пр.; школы и интенсивы; спецкурсы; менторинг; полноценные образовательные программы (со степенями) и пр. Причем в последние годы разнообразие этих форматов увеличивается, хотя это кажется уже невозможным: в 2020—2021 годах появились «сквозные» курсы по предпринимательству на всех образовательных программах / специальностях (см., например, европейскую инициативу TRUE); предпринимательские стажировки (консорциум нескольких европейских университетов Inno4YUFE); смешанные программы по предпринимательству для студентов, преподавателей и исследователей (университетский консорциум TANDEM+) и пр.
При этом, конечно, никто в университетах не задается философским вопросом: реально ли научить студентов, исследователей и вообще кого бы то ни было «предпринимательству»? Может быть, «предпринимательство» — производная от личных особенностей человека (а также его окружения, общей институциональной ситуации в стране и прочих факторов, не имеющих ровно никакого отношения к образовательным курсам и программам)? Во всяком случае, вопрос этот не задают вслух. Потому что это очень глубокая кроличья нора, и если пытаться найти ее дно, то не исключено, что в результате разбирательств многие образовательные программы по предпринимательству можно будет просто закрыть.
Второе большое направление — развитие в университетах инфраструктур, долженствующих поддерживать предпринимательские инициативы / стартапы, создаваемые студентами или университетскими исследователями. Центры трансфера технологий, бизнес-инкубаторы, научные парки, технопарки, офисы «технологического брокерства», подразделения по интеллектуальной собственности / патентные офисы, специализированные грантовые фонды для исследователей — вариаций на тему поддержки университетского предпринимательства и инноваций очень много.
И, как и в случае с предпринимательским образованием, за скобками остается философский вопрос: «Должны ли исследователи становиться предпринимателями?» Ну, и еще один вопрос, более прикладной: «А правда ли, что инновационные инфраструктуры помогают потенциальным предпринимателям от науки?»
Централизация — зло
Ответ на последний вопрос — «нет»: в основной своей массе университетские инновационные инфраструктуры и внутренние экосистемы не особо помогают студентам и исследователям / преподавателям становиться предпринимателями.
Связано это, в первую очередь, с практически повсеместным распространением централизованных инфраструктур (один центр трансфера / бизнес-инкубатор / акселератор / нужное вписать — на университет). Хотя даже простой здравый смысл подсказывает, что децентрализованные инновационные экосистемы, состоящие из «подразделений при подразделениях», куда эффективнее.
Во-первых, институты, факультеты, кафедры и прочие академические единицы обладают глубокой экспертизой в своих научных и технологических областях. Во-вторых, именно с ними связаны профильные сообщества и неформальные сети отношений, в которые входят коллеги по цеху, выпускники, представители профильных индустрий, потенциальные инвесторы и пр., и никакие центры трансфера или бизнес-инкубаторы с ними в этом не сравнятся. В-третьих, только академические подразделения могут готовить потенциальных «коммерциализаторов» от каждой конкретной научной дисциплины — опять же, по причине глубокой экспертизы и связанности с сообществами.
Сравнительно большая эффективность децентрализованных инфраструктур / экосистем косвенно подтверждается примерами известных «предпринимательских университетов»: в Массачусетском технологическом институте действует около 40 программ и подразделений, связанных с поддержкой предпринимательства (девять специализированных центров, 16 клубов, пять конкурсов и пр.), в Стэнфорде — 30, в университете Беркли — порядка 40.
Ответ на последний вопрос — «нет»: в основной своей массе университетские инновационные инфраструктуры и внутренние экосистемы не особо помогают студентам и исследователям / преподавателям становиться предпринимателями.
Связано это, в первую очередь, с практически повсеместным распространением централизованных инфраструктур (один центр трансфера / бизнес-инкубатор / акселератор / нужное вписать — на университет). Хотя даже простой здравый смысл подсказывает, что децентрализованные инновационные экосистемы, состоящие из «подразделений при подразделениях», куда эффективнее.
Во-первых, институты, факультеты, кафедры и прочие академические единицы обладают глубокой экспертизой в своих научных и технологических областях. Во-вторых, именно с ними связаны профильные сообщества и неформальные сети отношений, в которые входят коллеги по цеху, выпускники, представители профильных индустрий, потенциальные инвесторы и пр., и никакие центры трансфера или бизнес-инкубаторы с ними в этом не сравнятся. В-третьих, только академические подразделения могут готовить потенциальных «коммерциализаторов» от каждой конкретной научной дисциплины — опять же, по причине глубокой экспертизы и связанности с сообществами.
Сравнительно большая эффективность децентрализованных инфраструктур / экосистем косвенно подтверждается примерами известных «предпринимательских университетов»: в Массачусетском технологическом институте действует около 40 программ и подразделений, связанных с поддержкой предпринимательства (девять специализированных центров, 16 клубов, пять конкурсов и пр.), в Стэнфорде — 30, в университете Беркли — порядка 40.
Экосистема поддержки предпринимательства в университете Беркли (Калифорния)
Конечно, остается открытым вопрос: с чем именно связаны успехи Стэнфорда, Беркли и пр. — с развитыми внутренними экосистемами поддержки инноваций / предпринимателей, с близостью к центрам рынков и венчурному капиталу или просто с тем, что они привлекают самых активных и инициативных людей?
Кроме того, как показало недавнее исследование 187 европейских и японских центров трансфера технологий (ЦТТ) «Результативность деятельности университетских центров трансфера технологий» (Performance of university technology transfer offices: evidence from Europe and Japan, 2020−2021), основной фактор, определяющий успешность деятельности ЦТТ, — это их включенность в жизнь университета: связи, «вхожесть» в научные сообщества, доверие исследователей к сотрудникам ЦТТ и пр. То есть все те чисто социальные механизмы, которые лучше всего работают в децентрализованных и узко специализированных подразделениях.
Интересно, кстати, что на результативность японских университетских ЦТТ практически не влияют имеющиеся патенты и управление патентным портфелем, а европейским ЦТТ эта функция прямо-таки вредит: чем больше внимания ЦТТ уделяет патентам, тем хуже у него с трансфером технологий.
Конечно, централизация инфраструктур / экосистем поддержки происходит в университетах не от хорошей жизни: децентрализованные экосистемы — это дорогое удовольствие. Кроме того, многие академические подразделения просто не обладают необходимой «человеческой» и финансовой мощностью. Если кафедра или факультет генерирует одного потенциального предпринимателя раз в пять лет, то кормить ради этого отдельное факультетское подразделение по коммерциализации / трансферу — очень сомнительная затея.
Кроме того, как показало недавнее исследование 187 европейских и японских центров трансфера технологий (ЦТТ) «Результативность деятельности университетских центров трансфера технологий» (Performance of university technology transfer offices: evidence from Europe and Japan, 2020−2021), основной фактор, определяющий успешность деятельности ЦТТ, — это их включенность в жизнь университета: связи, «вхожесть» в научные сообщества, доверие исследователей к сотрудникам ЦТТ и пр. То есть все те чисто социальные механизмы, которые лучше всего работают в децентрализованных и узко специализированных подразделениях.
Интересно, кстати, что на результативность японских университетских ЦТТ практически не влияют имеющиеся патенты и управление патентным портфелем, а европейским ЦТТ эта функция прямо-таки вредит: чем больше внимания ЦТТ уделяет патентам, тем хуже у него с трансфером технологий.
Конечно, централизация инфраструктур / экосистем поддержки происходит в университетах не от хорошей жизни: децентрализованные экосистемы — это дорогое удовольствие. Кроме того, многие академические подразделения просто не обладают необходимой «человеческой» и финансовой мощностью. Если кафедра или факультет генерирует одного потенциального предпринимателя раз в пять лет, то кормить ради этого отдельное факультетское подразделение по коммерциализации / трансферу — очень сомнительная затея.
Не тогда, не там, не с теми
Несмотря на всё это, теоретически даже централизованные инновационные инфраструктуры и экосистемы в университетах могли бы быть эффективными — за счет уже упомянутых выше социальных связей и доверия, которые местами могли бы восполнить (и, судя по всему, в некоторых случаях успешно восполняют) отсутствие глубокой научной или рыночной экспертизы. При условии, что в университетах есть потенциальные предприниматели.
Но у университетских инфраструктур, которые должны поддерживать предпринимателей, есть еще одна беда, универсальная для всех инновационных экосистем и не связанная с централизацией / децентрализацией.
Инфраструктуры / экосистемы поддержки, как правило, работают вообще не с теми проблемами, над решением которых бьются предприниматели и стартапы. Бизнес-инкубаторы помогают фаундерам стартапов формировать команды и проверять бизнес-идеи; акселераторы «прокачивают» команды (занимаясь, по сути, образованием); центры трансфера технологий помогают с коммерциализацией результатов интеллектуальной деятельности (РИД). При этом в конечном итоге команды потенциальных стартапов получают, в лучшем случае, возможность протестировать свои бизнес-гипотезы на инвесторах — и, если повезет, договориться о финансировании.
Большинство проблем у стартапов начинается после получения финансирования: больше трети провальных стартапов получают стартовое финансирование, но не доживают до следующих раундов; основные сложности — отсутствуют нормальная бизнес-модель и нормальный продукт, востребованный рынком и соответствующий рыночным требованиям (цена / качество, своевременность и пр.).
Несмотря на всё это, теоретически даже централизованные инновационные инфраструктуры и экосистемы в университетах могли бы быть эффективными — за счет уже упомянутых выше социальных связей и доверия, которые местами могли бы восполнить (и, судя по всему, в некоторых случаях успешно восполняют) отсутствие глубокой научной или рыночной экспертизы. При условии, что в университетах есть потенциальные предприниматели.
Но у университетских инфраструктур, которые должны поддерживать предпринимателей, есть еще одна беда, универсальная для всех инновационных экосистем и не связанная с централизацией / децентрализацией.
Инфраструктуры / экосистемы поддержки, как правило, работают вообще не с теми проблемами, над решением которых бьются предприниматели и стартапы. Бизнес-инкубаторы помогают фаундерам стартапов формировать команды и проверять бизнес-идеи; акселераторы «прокачивают» команды (занимаясь, по сути, образованием); центры трансфера технологий помогают с коммерциализацией результатов интеллектуальной деятельности (РИД). При этом в конечном итоге команды потенциальных стартапов получают, в лучшем случае, возможность протестировать свои бизнес-гипотезы на инвесторах — и, если повезет, договориться о финансировании.
Большинство проблем у стартапов начинается после получения финансирования: больше трети провальных стартапов получают стартовое финансирование, но не доживают до следующих раундов; основные сложности — отсутствуют нормальная бизнес-модель и нормальный продукт, востребованный рынком и соответствующий рыночным требованиям (цена / качество, своевременность и пр.).
Причины смерти стартапов (2000−2020), % фаундеров, считающих причиной провала тот или иной фактор; по результатам анализа 356 провалившихся стартапов
Слабое звено
Наконец, для того чтобы любая инфраструктура / экосистема поддержки работала, в университете (или, в случае с децентрализованными экосистемами, в отдельных его подразделениях) должна быть критическая масса потенциальных предпринимателей.
И как раз с этими-то потенциальными предпринимателями — будущими фаундерами стартапов — больше всего проблем.
Людей со склонностью к предпринимательству мало. Даже ведущие мировые предпринимательские университеты «производят» не так много фаундеров, как хотелось бы: например, бакалаврские программы Стэнфорда, мирового лидера по «производству» фаундеров стартапов, дают около 110 выпускников в год (и 96 стартапов), что — на фоне общего количества их выпускников — не так уж много. Условные же середнячки, находящиеся в самом низу топа, ежегодно выпускают где-то по 20 человек — и по 15−16 стартапов.
Наконец, для того чтобы любая инфраструктура / экосистема поддержки работала, в университете (или, в случае с децентрализованными экосистемами, в отдельных его подразделениях) должна быть критическая масса потенциальных предпринимателей.
И как раз с этими-то потенциальными предпринимателями — будущими фаундерами стартапов — больше всего проблем.
Людей со склонностью к предпринимательству мало. Даже ведущие мировые предпринимательские университеты «производят» не так много фаундеров, как хотелось бы: например, бакалаврские программы Стэнфорда, мирового лидера по «производству» фаундеров стартапов, дают около 110 выпускников в год (и 96 стартапов), что — на фоне общего количества их выпускников — не так уж много. Условные же середнячки, находящиеся в самом низу топа, ежегодно выпускают где-то по 20 человек — и по 15−16 стартапов.
Количество фаундеров стартапов (2006−2021) среди выпускников бакалаврских программ предпринимательских университетов (ТОП-50), чел.
Что касается еще одного потенциального источника фаундеров, а именно университетских исследователей, перспективность его неочевидна. В большинстве случаев образовательные программы по предпринимательству для исследователей — это, как в том анекдоте, советы в духе «мышки, станьте ёжиками». Конечно, среди исследователей есть люди со склонностью к предпринимательству (как и в любых других сферах). Но количество их исчезающе мало. И кроме того, всегда есть риск потерять хорошего исследователя, получив при этом очень посредственного предпринимателя.
Если обобщать, то в большинстве своем университетские экосистемы поддержки инноваций и предпринимателей а) слишком централизованы — и не могут накопить необходимые для нормальной работы с исследователями, инвесторами и компаниями «социальный капитал» и экспертизу; б) решают не те проблемы, которые нужно и в) работают в условиях дефицита предпринимателей (особенно технологических).
Отчасти поэтому, кстати, большинство развитых стран постепенно переориентируют научно-технологическую политику в сторону системных инициатив по коммерциализации (от идеи до продукта) и большего вовлечения промышленных компаний (особенно Китай), не уделяя отдельного внимания университетам. И только Евросоюз привычно продолжает поддерживать университетские инновационные экосистемы в рамках специализированной инициативы Innovation Capacity Building for Higher Education программы Horizon Europe.
Если обобщать, то в большинстве своем университетские экосистемы поддержки инноваций и предпринимателей а) слишком централизованы — и не могут накопить необходимые для нормальной работы с исследователями, инвесторами и компаниями «социальный капитал» и экспертизу; б) решают не те проблемы, которые нужно и в) работают в условиях дефицита предпринимателей (особенно технологических).
Отчасти поэтому, кстати, большинство развитых стран постепенно переориентируют научно-технологическую политику в сторону системных инициатив по коммерциализации (от идеи до продукта) и большего вовлечения промышленных компаний (особенно Китай), не уделяя отдельного внимания университетам. И только Евросоюз привычно продолжает поддерживать университетские инновационные экосистемы в рамках специализированной инициативы Innovation Capacity Building for Higher Education программы Horizon Europe.
Большие российские надежды
За последние 20 лет в России были, кажется, опробованы почти все форматы поддержки инноваций и предпринимательства, как технологического, так и не очень. В стране создавались региональные фонды (очень немногочисленные), технопарки, технологические платформы, инновационно-территориальные и промышленные кластеры, наноцентры (ФИОП «Роснано»). Университеты и научные центры тоже получили свою долю внимания — и свою долю инфраструктур и форматов: инжиниринговые центры и центры трансфера технологий, бизнес-инкубаторы, НИУ, наукограды, НОЦы, международные лаборатории (мегагранты) и т. д., и т. п.
К сожалению, ни один из этих форматов / инструментов не позволяет университетам и университетским инфраструктурам системно работать с проблемами технологического предпринимательства: наращивать глубокую научную и рыночную экспертизу, решать реальные задачи реальных предпринимателей — и, что самое важное, откуда-то этих самых предпринимателей добывать (хотя, безусловно, и бизнес-инкубаторы, и центры трансфера, и прочие форматы решают отдельные проблемы / задачи, связанные с предпринимательством в университетах).
Хорошая же новость в том, что свежая стратегическая инициатива министерства науки и образования — «Платформа университетского технологического предпринимательства» — предполагает появление в российских университетах нового формата инфраструктуры для предпринимателей. Причем такого, который справится со всеми проблемами: и с экспертизой / социальным капиталом, и с нехваткой предпринимателей, и с механикой поддержки, и с низкой выживаемостью стартапов.
Речь, конечно же, идет о стартап-студиях, которые, в отличие от привычных российским университетам бизнес-инкубаторов, акселераторов и центров трансфера технологий, работают по совсем другой модели: создают стартапы с нуля, начиная с генерации бизнес-идей и заканчивая масштабированием производства.
Иными словами, в основе их работы лежат не проектно-образовательные программы для команд, а проактивный подход: быстрая генерация / проверка бизнес-идей (позволяет отсечь нежизнеспособные идеи) — и создание нескольких стартапов одновременно; причем основная цель студии — как можно скорее выйти из проекта, продав свою долю инвесторам. Стартап-студии выступают как кофаундеры стартапов и берут на себя все рутинные / типовые операции на всех этапах жизненного цикла продукта и компании
Ярче всего специфика формата проявляется в составах команд студий. Если, например, в случае технологического акселератора в команду входят лекторы, тренеры, менторы и пр., то команды стартап-студий включают аналитиков, финансовых аналитиков, инженеров / разработчиков, UX- и промышленных дизайнеров, продакт-девелоперов и продакт-менеджеров — словом, всех, кто нужен для превращения технологии (разработки) в рыночный продукт.
Сами по себе стартап-студии — не новый формат, особенно для мирового венчурного рынка (первым опытам такого рода где-то 25 лет), но университеты начали активно вкладываться в стартап-студии не так давно. Массачусетский технологический институт открыл свою NYC Startup Studio только в 2017 году; примерно в это же время появились стартап-студии в Стэнфорде (Stanford Venture Studio) и других предпринимательских университетах.
Как ни странно, в России первая стартап-студия «ТехноСпарк» (масштабный комплексный проект Фонда инфраструктурных и образовательных программ РОСНАНО в Троицке) появилась еще в 2012 году, причем работает она в самом инновационно-емком и сложном секторе «глубинных технологий» (deep tech). За время своей работы «ТехноСпарк» создала более 110 технологических компаний, фактически став первым в стране масштабным «конвейером инноваций».
Сейчас в России действуют еще несколько стартап-студий, помимо «ТехноСпарка»: Digital Horizon, ADV LaunchPad, «Система‑2» и др., — но к 2022 году все они вместе создали не так много стартапов (около 30). Первая университетская стартап-студия появилась в 2021 году — еще до старта «Платформы университетского технологического предпринимательства» — в НИУ ИТМО.
Есть основания надеяться, что стартап-студии — в отличие от многих других форматов — помогут российским университетам с технологическим предпринимательством.
Во-первых, стартап-студии решают самую острую проблему — дефицит предпринимателей, позволяя исследователям заниматься собственно исследованиями и разработками и участвовать в создаваемых на основе этих разработок технологических стартапах в самых разных форматах: в качестве научных консультантов, штатных разработчиков, сооснователей (кофаундеров). Проще говоря, исследователям не обязательно бросать научную деятельность и переквалифицироваться в предпринимателей; они сами определяют степень своего участия в стартапах и форматы партнерства с создаваемыми компаниями.
Во-вторых, команды стартап-студий «заточены» под быструю проверку бизнес-идей (и быстрый выход на MVP) — и создают компании только после того, как продукт пройдет проверку рынком. То есть стартап-студии по определению не могут плодить нежизнеспособные компании для отчетности: бизнес-модель и алгоритм работы студии подразумевают, что все компании на выходе будут вполне устойчивыми и инвесторы выкупят их.
В-третьих, стоимость создания стартапа в студии «на круг» гораздо меньше, чем у других форматов (бизнес-инкубаторы, акселераторы и пр.) — за счет того, что студия берет на себя все рутинные, типовые операции, начиная с рыночной аналитики и заканчивая HRом.
И, наверное, самое важное: оператором конкурса на создание стартап-студий будет не очередное АНО, а Фонд инфраструктурных и образовательных программ «Роснано», создавший первую российскую стартап-студию и досконально знающий все сложности и подводные камни, с которыми могут столкнуться российские университеты в процессе создания собственных студий.
Справедливости ради надо сказать, что стартап-студии — не единственный новый формат, решающий российские / университетские проблемы дефицита предпринимателей и нелюбви исследователей к ведению бизнеса. Например, одна из самых заметных инициатив, работающих с этой проблематикой, — программа / модель IGTech (Initiation Global Technology Business) Фонда «Сколково», Сколтеха и рижского «Реактора коммерциализации», в которой исследователи и предприниматели выступают как равноправные партнеры: первые отвечают за разработку технологий (того самого deep tech), вторые — за создание продукта, привлечение инвесторов, продажи и пр.; при этом доли в компании делятся поровну.
Словом, есть основания для умеренного технологического и предпринимательского оптимизма.
За последние 20 лет в России были, кажется, опробованы почти все форматы поддержки инноваций и предпринимательства, как технологического, так и не очень. В стране создавались региональные фонды (очень немногочисленные), технопарки, технологические платформы, инновационно-территориальные и промышленные кластеры, наноцентры (ФИОП «Роснано»). Университеты и научные центры тоже получили свою долю внимания — и свою долю инфраструктур и форматов: инжиниринговые центры и центры трансфера технологий, бизнес-инкубаторы, НИУ, наукограды, НОЦы, международные лаборатории (мегагранты) и т. д., и т. п.
К сожалению, ни один из этих форматов / инструментов не позволяет университетам и университетским инфраструктурам системно работать с проблемами технологического предпринимательства: наращивать глубокую научную и рыночную экспертизу, решать реальные задачи реальных предпринимателей — и, что самое важное, откуда-то этих самых предпринимателей добывать (хотя, безусловно, и бизнес-инкубаторы, и центры трансфера, и прочие форматы решают отдельные проблемы / задачи, связанные с предпринимательством в университетах).
Хорошая же новость в том, что свежая стратегическая инициатива министерства науки и образования — «Платформа университетского технологического предпринимательства» — предполагает появление в российских университетах нового формата инфраструктуры для предпринимателей. Причем такого, который справится со всеми проблемами: и с экспертизой / социальным капиталом, и с нехваткой предпринимателей, и с механикой поддержки, и с низкой выживаемостью стартапов.
Речь, конечно же, идет о стартап-студиях, которые, в отличие от привычных российским университетам бизнес-инкубаторов, акселераторов и центров трансфера технологий, работают по совсем другой модели: создают стартапы с нуля, начиная с генерации бизнес-идей и заканчивая масштабированием производства.
Иными словами, в основе их работы лежат не проектно-образовательные программы для команд, а проактивный подход: быстрая генерация / проверка бизнес-идей (позволяет отсечь нежизнеспособные идеи) — и создание нескольких стартапов одновременно; причем основная цель студии — как можно скорее выйти из проекта, продав свою долю инвесторам. Стартап-студии выступают как кофаундеры стартапов и берут на себя все рутинные / типовые операции на всех этапах жизненного цикла продукта и компании
Ярче всего специфика формата проявляется в составах команд студий. Если, например, в случае технологического акселератора в команду входят лекторы, тренеры, менторы и пр., то команды стартап-студий включают аналитиков, финансовых аналитиков, инженеров / разработчиков, UX- и промышленных дизайнеров, продакт-девелоперов и продакт-менеджеров — словом, всех, кто нужен для превращения технологии (разработки) в рыночный продукт.
Сами по себе стартап-студии — не новый формат, особенно для мирового венчурного рынка (первым опытам такого рода где-то 25 лет), но университеты начали активно вкладываться в стартап-студии не так давно. Массачусетский технологический институт открыл свою NYC Startup Studio только в 2017 году; примерно в это же время появились стартап-студии в Стэнфорде (Stanford Venture Studio) и других предпринимательских университетах.
Как ни странно, в России первая стартап-студия «ТехноСпарк» (масштабный комплексный проект Фонда инфраструктурных и образовательных программ РОСНАНО в Троицке) появилась еще в 2012 году, причем работает она в самом инновационно-емком и сложном секторе «глубинных технологий» (deep tech). За время своей работы «ТехноСпарк» создала более 110 технологических компаний, фактически став первым в стране масштабным «конвейером инноваций».
Сейчас в России действуют еще несколько стартап-студий, помимо «ТехноСпарка»: Digital Horizon, ADV LaunchPad, «Система‑2» и др., — но к 2022 году все они вместе создали не так много стартапов (около 30). Первая университетская стартап-студия появилась в 2021 году — еще до старта «Платформы университетского технологического предпринимательства» — в НИУ ИТМО.
Есть основания надеяться, что стартап-студии — в отличие от многих других форматов — помогут российским университетам с технологическим предпринимательством.
Во-первых, стартап-студии решают самую острую проблему — дефицит предпринимателей, позволяя исследователям заниматься собственно исследованиями и разработками и участвовать в создаваемых на основе этих разработок технологических стартапах в самых разных форматах: в качестве научных консультантов, штатных разработчиков, сооснователей (кофаундеров). Проще говоря, исследователям не обязательно бросать научную деятельность и переквалифицироваться в предпринимателей; они сами определяют степень своего участия в стартапах и форматы партнерства с создаваемыми компаниями.
Во-вторых, команды стартап-студий «заточены» под быструю проверку бизнес-идей (и быстрый выход на MVP) — и создают компании только после того, как продукт пройдет проверку рынком. То есть стартап-студии по определению не могут плодить нежизнеспособные компании для отчетности: бизнес-модель и алгоритм работы студии подразумевают, что все компании на выходе будут вполне устойчивыми и инвесторы выкупят их.
В-третьих, стоимость создания стартапа в студии «на круг» гораздо меньше, чем у других форматов (бизнес-инкубаторы, акселераторы и пр.) — за счет того, что студия берет на себя все рутинные, типовые операции, начиная с рыночной аналитики и заканчивая HRом.
И, наверное, самое важное: оператором конкурса на создание стартап-студий будет не очередное АНО, а Фонд инфраструктурных и образовательных программ «Роснано», создавший первую российскую стартап-студию и досконально знающий все сложности и подводные камни, с которыми могут столкнуться российские университеты в процессе создания собственных студий.
Справедливости ради надо сказать, что стартап-студии — не единственный новый формат, решающий российские / университетские проблемы дефицита предпринимателей и нелюбви исследователей к ведению бизнеса. Например, одна из самых заметных инициатив, работающих с этой проблематикой, — программа / модель IGTech (Initiation Global Technology Business) Фонда «Сколково», Сколтеха и рижского «Реактора коммерциализации», в которой исследователи и предприниматели выступают как равноправные партнеры: первые отвечают за разработку технологий (того самого deep tech), вторые — за создание продукта, привлечение инвесторов, продажи и пр.; при этом доли в компании делятся поровну.
Словом, есть основания для умеренного технологического и предпринимательского оптимизма.
Несколько «но»
Конечно, надо иметь в виду, что сами по себе стартап-студии, сколь бы проверенным и эффективным инструментом они ни были, не станут «волшебной таблеткой» для решения всех проблем технологического предпринимательства в университетах. Потому что в этой теме есть несколько важных нюансов, и большая их часть работает не в пользу предпринимательства уже пару десятков лет.
Во-первых, наша страна пока сильно недотягивает до зарубежных по уровню предпринимательской активности: количество новых предприятий на душу населения у нас в разы ниже, чем в так называемых развитых странах (США, Германии, Франции), — и более того, оно продолжает снижаться, в то время как у коллег и партнеров — неиллюзорно растет. Понятно, что всё это можно списать на «серую» экономику, которую «не видит» официальная статистика, на уникальный российский путь и на прочие удобные и ситуационно уместные заклинания. Но факт остается фактом.
Конечно, надо иметь в виду, что сами по себе стартап-студии, сколь бы проверенным и эффективным инструментом они ни были, не станут «волшебной таблеткой» для решения всех проблем технологического предпринимательства в университетах. Потому что в этой теме есть несколько важных нюансов, и большая их часть работает не в пользу предпринимательства уже пару десятков лет.
Во-первых, наша страна пока сильно недотягивает до зарубежных по уровню предпринимательской активности: количество новых предприятий на душу населения у нас в разы ниже, чем в так называемых развитых странах (США, Германии, Франции), — и более того, оно продолжает снижаться, в то время как у коллег и партнеров — неиллюзорно растет. Понятно, что всё это можно списать на «серую» экономику, которую «не видит» официальная статистика, на уникальный российский путь и на прочие удобные и ситуационно уместные заклинания. Но факт остается фактом.
Количество новых компаний (на 1 тыс. чел.)
Во-вторых, если верить исследованию аналитического центра «Эксперт» («Рейтинг предпринимательских университетов и бизнес-школ — 2021»), с 2013 года наблюдается устойчивый тренд к оттоку стартапов из России: в 2021 году 75% стартапов российского происхождения были локализованы за пределами страны. Еще интереснее обстоит дело с финансированием: в 2011—2021 годах «российские» деньги в среднем составляли 12% от инвестиций в стартапы российского происхождения, а в 2020—2021 годах — всего 8%.
Иными словами, стартап-активность в России все-таки есть, просто она работает на обогрев космоса и чужих инновационных экосистем: ограниченный национальный рынок с его невысоким спросом на инновации и высокотехнологичные продукты / решения (и в b2b, и в b2c), бесконечное перетряхивание институтов развития, ограниченный венчурный рынок и не самые блестящие экономические перспективы сделали миграцию перспективных стартапов практически неизбежной.
С учетом далеко не радужных перспектив российского венчура (который на фоне происходящего потеряет, как минимум, треть денег — практически все иностранные инвестиции, составлявшие порядка 30−35%), вообще непонятно, за счет чего будут выживать стартапы, хоть университетские, хоть любые другие. Не говоря уже о том, что российская наука много лет работала на глобальную повестку и местами — на глобальные технологические цепочки, далеко не всегда актуальные для отечественной промышленности.
В-третьих, есть подозрение, что российскому венчуру в целом и университетским инновационным экосистемам в частности не хватает диверсификации / децентрализации. Один бизнес-инкубатор на всех неэффективен: у разных индустрий / научных дисциплин — разные требования чуть менее чем ко всему, начиная с инженерного обеспечения площадей под лаборатории и заканчивая объемами финансирования и сроками окупаемости.
Иными словами, стартап-активность в России все-таки есть, просто она работает на обогрев космоса и чужих инновационных экосистем: ограниченный национальный рынок с его невысоким спросом на инновации и высокотехнологичные продукты / решения (и в b2b, и в b2c), бесконечное перетряхивание институтов развития, ограниченный венчурный рынок и не самые блестящие экономические перспективы сделали миграцию перспективных стартапов практически неизбежной.
С учетом далеко не радужных перспектив российского венчура (который на фоне происходящего потеряет, как минимум, треть денег — практически все иностранные инвестиции, составлявшие порядка 30−35%), вообще непонятно, за счет чего будут выживать стартапы, хоть университетские, хоть любые другие. Не говоря уже о том, что российская наука много лет работала на глобальную повестку и местами — на глобальные технологические цепочки, далеко не всегда актуальные для отечественной промышленности.
В-третьих, есть подозрение, что российскому венчуру в целом и университетским инновационным экосистемам в частности не хватает диверсификации / децентрализации. Один бизнес-инкубатор на всех неэффективен: у разных индустрий / научных дисциплин — разные требования чуть менее чем ко всему, начиная с инженерного обеспечения площадей под лаборатории и заканчивая объемами финансирования и сроками окупаемости.
Первый пуск суборбитальной ракеты NEBO 25 российской частной космической корпорации Success Rockets. 23 декабря 2021 г., Астраханская область
Кстати, отчасти поэтому в том же Китае такое разнообразие венчурных фондов и прочих форматов поддержки инноваций / технологического развития / предпринимательства: как технологическая, так и рыночная экспертиза далеко не универсальны; невозможно одной рукой развивать стартапы для животноводства, а второй — изобретать метаматериалы для космоса (разве что это одна и та же технология, применяемая в разных областях).
В-четвертых, стартап-активность и трансфер технологий из науки в жизнь прямо зависят от объемов финансирования этой самой науки. На долю российских вузов приходится всего порядка 10% «научных» денег, имеющихся в стране; в США этот показатель составляет около 12%, в Германии — порядка 17%, во Франции — более 20% и т. д. В абсолютных показателях ситуация выглядит ненамного лучше: по данным НИУ ВШЭ («Вузовская наука в России и мире», 2021), наука в российских университетах получает около $ 4,7 млрд в год (17‑е место в мире; для сравнения: в США — почти $ 75 млрд, в Китае — $ 42 млрд).
В-четвертых, стартап-активность и трансфер технологий из науки в жизнь прямо зависят от объемов финансирования этой самой науки. На долю российских вузов приходится всего порядка 10% «научных» денег, имеющихся в стране; в США этот показатель составляет около 12%, в Германии — порядка 17%, во Франции — более 20% и т. д. В абсолютных показателях ситуация выглядит ненамного лучше: по данным НИУ ВШЭ («Вузовская наука в России и мире», 2021), наука в российских университетах получает около $ 4,7 млрд в год (17‑е место в мире; для сравнения: в США — почти $ 75 млрд, в Китае — $ 42 млрд).
Распределение финансирования исследований и разработок по секторам науки, 2020 (млн руб.)
В-пятых, стартапы живы не столько университетскими экосистемами, сколько более обширными региональными / городскими. Им нужна географическая, буквально физическая близость к венчуру, к компаниям-заказчикам, корпоративным R&D центрам, акселераторам и пр.
Как у нас обстоят дела с региональными инновационными экосистемами, всем понятно: абсолютное большинство стартапов, остающихся в стране, не случайно расположены в Москве (70%) и Санкт-Петербурге (17%); а показатели остальных российских регионов в этой части проходят по категории статистической погрешности — за исключением, разве что, Новосибирска.
Аналогичную картину являет собой условное университетское предпринимательство. По данным уже упоминавшегося исследования аналитического центра «Эксперт», основная масса российских фаундеров приходится на московские и петербургские университеты, расположенные в центрах рынков: МГУ дал стране более 400 фаундеров, НИУ ВШЭ — 250, МГТУ, МФТИ и СПБПУ — по 150−170 каждый и т. д. Единственный вуз из нестоличного региона, заметный на стартап-карте страны, — НГУ.
Что касается малых инновационных предприятий (МИПов), создаваемых российскими вузами, то за все годы существования этого формата их было создано менее 2 тыс., а в 2020—2021 годах ежегодное количество новых МИПов пробило историческое дно (меньше 40 в год). Как и стартапы / фаундеры, большинство МИПов сконцентрированы в столичных регионах и Новосибирске, с заметным доминированием Москвы и Центрального федерального округа (больше трети МИПов).
Как в таких условиях обеспечить реальное развитие университетского предпринимательства в регионах, которое не сводилось бы к модели «сделай компанию, получи стартовое финансирование, переезжай в Москву / Санкт-Петербург»? Хороший вопрос, ответа на который пока нет.
Как у нас обстоят дела с региональными инновационными экосистемами, всем понятно: абсолютное большинство стартапов, остающихся в стране, не случайно расположены в Москве (70%) и Санкт-Петербурге (17%); а показатели остальных российских регионов в этой части проходят по категории статистической погрешности — за исключением, разве что, Новосибирска.
Аналогичную картину являет собой условное университетское предпринимательство. По данным уже упоминавшегося исследования аналитического центра «Эксперт», основная масса российских фаундеров приходится на московские и петербургские университеты, расположенные в центрах рынков: МГУ дал стране более 400 фаундеров, НИУ ВШЭ — 250, МГТУ, МФТИ и СПБПУ — по 150−170 каждый и т. д. Единственный вуз из нестоличного региона, заметный на стартап-карте страны, — НГУ.
Что касается малых инновационных предприятий (МИПов), создаваемых российскими вузами, то за все годы существования этого формата их было создано менее 2 тыс., а в 2020—2021 годах ежегодное количество новых МИПов пробило историческое дно (меньше 40 в год). Как и стартапы / фаундеры, большинство МИПов сконцентрированы в столичных регионах и Новосибирске, с заметным доминированием Москвы и Центрального федерального округа (больше трети МИПов).
Как в таких условиях обеспечить реальное развитие университетского предпринимательства в регионах, которое не сводилось бы к модели «сделай компанию, получи стартовое финансирование, переезжай в Москву / Санкт-Петербург»? Хороший вопрос, ответа на который пока нет.
Количество фаундеров — выходцев из российских университетов, чел.
Количество МИПов, созданных российскими вузами, шт.
На будущее
С учетом всего вышесказанного, наверное, имеет смысл не ограничиваться стартап-студиями, акселераторами и прочими компонентами «Платформы университетского технологического предпринимательства». Самими важными нам кажутся несколько вещей.
Во-первых, университетам и их стартап-студиям было бы хорошо сконцентрироваться на уже упомянутом deep tech — технологиях (и продуктах) высокой сложности. Помимо очевидных преимуществ с технологической и промышленной точек зрения, у ставки на «глубинные технологии» будет еще один позитивный результат: как правило, deep tech требуют масштабного инструментального обеспечения и самого передового оборудования, без которого стартапам просто никуда. И наличие такого оборудования в региональных университетах может стать тем самым якорем, который удержит стартапы и их команды в регионах.
Во-вторых, стоит сохранить то небольшое разнообразие форм и инструментов поддержки университетского предпринимательства, которое есть; не отказываться ни от бизнес-инкубаторов, ни от технопарков, ни от центров трансфера — словом, ни от чего. Как показывает опыт наших зарубежных коллег (MIT, Беркли и пр.), чтобы в университете случилось хоть какое-то технологическое предпринимательство, там должны быть и прикладная наука, и самый передовой инжиниринг, и, в идеале, образовательные программы по условному бизнесу (MBA, предпринимательство и пр.).
С учетом всего вышесказанного, наверное, имеет смысл не ограничиваться стартап-студиями, акселераторами и прочими компонентами «Платформы университетского технологического предпринимательства». Самими важными нам кажутся несколько вещей.
Во-первых, университетам и их стартап-студиям было бы хорошо сконцентрироваться на уже упомянутом deep tech — технологиях (и продуктах) высокой сложности. Помимо очевидных преимуществ с технологической и промышленной точек зрения, у ставки на «глубинные технологии» будет еще один позитивный результат: как правило, deep tech требуют масштабного инструментального обеспечения и самого передового оборудования, без которого стартапам просто никуда. И наличие такого оборудования в региональных университетах может стать тем самым якорем, который удержит стартапы и их команды в регионах.
Во-вторых, стоит сохранить то небольшое разнообразие форм и инструментов поддержки университетского предпринимательства, которое есть; не отказываться ни от бизнес-инкубаторов, ни от технопарков, ни от центров трансфера — словом, ни от чего. Как показывает опыт наших зарубежных коллег (MIT, Беркли и пр.), чтобы в университете случилось хоть какое-то технологическое предпринимательство, там должны быть и прикладная наука, и самый передовой инжиниринг, и, в идеале, образовательные программы по условному бизнесу (MBA, предпринимательство и пр.).
Помимо базовой функции поддержки потенциальных предпринимателей, у экосистем есть важная социальная функция: это один из самых эффективных способов предложить студентам и исследователям максимальный спектр карьерных траекторий, связанных с научным / технологическим предпринимательством, дать им возможность попробовать себя в разных амплуа и позициях, связанных с исследовательской деятельностью (фундаментальный исследователь, прикладной разработчик, научный партнер в стартапе, фаундер и пр.). С учетом того, что к «чистому» предпринимательству склонен небольшой процент людей, разнообразие доступных вариантов сильно повысит шансы на то, что технологические стартапы все-таки возникнут.
В-третьих, уже в среднесрочной перспективе стоит дать университетам (и, в идеале, регионам) механизмы работы не только со стартапами, но и со скейл-апами (от англ scale Up) — компаниями, которые уже получили финансирование и изготавливают востребованный продукт, но нуждаются в масштабировании производства и выходе на новые рынки. Конечно, работа со скейл-апами (в терминологии Минэкономразвития — со «зрелыми стартапами») была запланирована в рамках стратегической инициативы Минэкономразвития РФ «Взлет — от стартапа до IPO»: как предполагалось, стартапы должны были получать льготное кредитование (по ключевой ставке ЦБ), всего — около 40 млрд руб. в ближайшие три года. Но перспективы IPO как конечной цели развития технологических компаний в нынешней ситуации совершенно не понятны — и, соответственно, перспективы самой стратегической инициативы тоже.
В-третьих, уже в среднесрочной перспективе стоит дать университетам (и, в идеале, регионам) механизмы работы не только со стартапами, но и со скейл-апами (от англ scale Up) — компаниями, которые уже получили финансирование и изготавливают востребованный продукт, но нуждаются в масштабировании производства и выходе на новые рынки. Конечно, работа со скейл-апами (в терминологии Минэкономразвития — со «зрелыми стартапами») была запланирована в рамках стратегической инициативы Минэкономразвития РФ «Взлет — от стартапа до IPO»: как предполагалось, стартапы должны были получать льготное кредитование (по ключевой ставке ЦБ), всего — около 40 млрд руб. в ближайшие три года. Но перспективы IPO как конечной цели развития технологических компаний в нынешней ситуации совершенно не понятны — и, соответственно, перспективы самой стратегической инициативы тоже.
Кстати, наши европейские коллеги в рамках программы Horizon Europe и специальной инициативы, касающейся университетских инновационных экосистем (Innovation Capacity Building for Higher Education), разрешили университетам концентрироваться не только на стартапах; и примерно пятая часть всех проектов, уже профинансированных по этой линии в 2021 году, предполагает работу со скейл-апами, а один проект ориентирован строго на них (Scale Up Academy — «Академия скейл-апов», которая всего за два года должна «прокачать» и вывести на новый уровень 140 малых компаний).
И наконец, необходимо создать нормальную систему оценки для всех инициатив по развитию инновационных инфраструктур в университетах. А если точнее — такую, которая включала бы индекс потребительской лояльности (Net Promoter Score, NPS) и позволяла фаундерам и командам стартапов оценивать деятельность различных подразделений университетов / элементов инновационных экосистем и предоставляемые ими сервисы. Буквально так же, как любые потребители оценивают любые сервисы: пять звезд; две звезды; зеро — «не рекомендую».
Другого способа трансформировать университетские инновационные экосистемы так, чтобы они смогли выдать 30 тыс. стартапов, которых от них ждут к 2030 году, кажется, просто нет.
И наконец, необходимо создать нормальную систему оценки для всех инициатив по развитию инновационных инфраструктур в университетах. А если точнее — такую, которая включала бы индекс потребительской лояльности (Net Promoter Score, NPS) и позволяла фаундерам и командам стартапов оценивать деятельность различных подразделений университетов / элементов инновационных экосистем и предоставляемые ими сервисы. Буквально так же, как любые потребители оценивают любые сервисы: пять звезд; две звезды; зеро — «не рекомендую».
Другого способа трансформировать университетские инновационные экосистемы так, чтобы они смогли выдать 30 тыс. стартапов, которых от них ждут к 2030 году, кажется, просто нет.
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ #4-5_2022