Атомный проект:
вчера, сегодня, завтра
вчера, сегодня, завтра
Заместитель директора РФЯЦ-ВНИИЭФ, внештатный советник генерального директора ГК «Росатом» Лев Рябев вспоминает о важнейших этапах развития отрасли, рассуждает о том, как менялись ее структура и сами атомщики, делится размышлениями о перспективах.
Автор: Ирина Сухарева
Фото: Атомный эксперт, ТАСС
Автор: Ирина Сухарева
Фото: Атомный эксперт, ТАСС
История и современность
В этом году нашей атомной отрасли исполнилось 73 года. Конечно, за это время произошли изменения в структуре отрасли и управлении ею.
Появление отрасли было связано с усилением угрозы Советскому Союзу со стороны Соединенных Штатов после ядерных взрывов: испытаний первой атомной бомбы в июле 1945 года в США и атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Тогда правительство нашей страны было вынуждено принять срочные меры. В августе 1945 года был создан Специальный комитет с широчайшими полномочиями. Во главе комитета был поставлен Берия, он подчинялся лично Сталину, и полномочия его были неограниченными: его решения являлись обязательными для всех ведомств и министерств. Было создано также Первое главное управление (ПГУ) при Совете министров СССР во главе с Б. Л. Ванниковым. Спецкомитет и ПГУ просуществовали с 1945 года до июня 1953 года, когда Берия был арестован. За это время, почти восемь лет, Спецкомитет провел более 140 заседаний, только за 1945−1949 годы было принято более 1000 постановлений и распоряжений, подписанных, в основном, Сталиным, по атомной промышленности, в первую очередь включая ядерное оружие. В этот Спецкомитет приглашались министры, руководители любого ранга, любого ведомства. К 1953 году уже были заложены основы атомной промышленности, и тогда было принято решение создать Министерство среднего машиностроения, с тем чтобы там решались все проблемы, связанные с использованием атомной энергии. Сюда же переводились весь аппарат Спецкомитета, Первое главное управление, которое было создано для руководства атомными делами, а также Третье главное управление, занимавшееся ракетами.
В июле 1953 года Совмин принял постановление, в котором говорилось: «Для обеспечения передового положения советской науки и техники в области атомной энергии, управляемых ракет, самолетов-снарядов и ракет дальнего действия возложить на Министерство среднего машиностроения выполнение следующих основных задач…»
Одной из задач министерства в документе значилось «дальнейшее развитие теоретических, научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по атомной энергии в направлении более глубокого изучения атомных ядер, элементарных частиц, новых ядерных процессов и более эффективных методов получения атомного взрыва». Фундаментальная, прикладная наука, работы ОКР, опытные работы, производство и поставка того, что сделано, на вооружение, — все было сосредоточено в этом министерстве.
И эта отрасль с 1953 по 1989 год просуществовала в таком виде — за исключением Третьего главного управления (ракетного), которое через пару лет, в связи с резко возросшим объемом работ, было выделено в отдельную, самостоятельную структуру.
За первые несколько лет, 1953−1956 годы, сменилось три министра: Вячеслав Малышев, Авраам Завенягин, Михаил Первухин. А в июне 1957 года министром был назначен Ефим Славский, и он проработал в этой должности 29 лет, до ноября 1986 года. Это было время максимального расцвета отрасли. Все эти годы структура оставалась неизменной, она была укреплена солидными, опытными кадрами и достигла пика своего развития в середине 1980-х годов.
Что это значит — пик? На вооружении СССР было около 40 тысяч ядерных боеприпасов, объемы промышленного производства — 16,5 млрд руб., из них треть гражданской продукции. За три десятилетия было создано 246 атомных подводных лодок. Ядерное топливо, ядерные реакторы, паропроизводящие установки — все это делал Минсредмаш. Ведомство обеспечило 441 реактор для атомного флота (подводного и надводного) — их общая мощность была больше мощности атомных станций.
Атомные станции насчитывали 37 гигаватт против сегодняшних 30 гигаватт. Производили в год более 4 тонн оружейного плутония, более 80 тонн высокообогащенного оружейного урана. Производство урановой руды на территории Советского Союза и стран социалистического лагеря составляло примерно 24 тыс. тонн в год — это больше, чем производит сегодня одна из самых богатых стран в этом отношении — Казахстан.
В этом году нашей атомной отрасли исполнилось 73 года. Конечно, за это время произошли изменения в структуре отрасли и управлении ею.
Появление отрасли было связано с усилением угрозы Советскому Союзу со стороны Соединенных Штатов после ядерных взрывов: испытаний первой атомной бомбы в июле 1945 года в США и атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Тогда правительство нашей страны было вынуждено принять срочные меры. В августе 1945 года был создан Специальный комитет с широчайшими полномочиями. Во главе комитета был поставлен Берия, он подчинялся лично Сталину, и полномочия его были неограниченными: его решения являлись обязательными для всех ведомств и министерств. Было создано также Первое главное управление (ПГУ) при Совете министров СССР во главе с Б. Л. Ванниковым. Спецкомитет и ПГУ просуществовали с 1945 года до июня 1953 года, когда Берия был арестован. За это время, почти восемь лет, Спецкомитет провел более 140 заседаний, только за 1945−1949 годы было принято более 1000 постановлений и распоряжений, подписанных, в основном, Сталиным, по атомной промышленности, в первую очередь включая ядерное оружие. В этот Спецкомитет приглашались министры, руководители любого ранга, любого ведомства. К 1953 году уже были заложены основы атомной промышленности, и тогда было принято решение создать Министерство среднего машиностроения, с тем чтобы там решались все проблемы, связанные с использованием атомной энергии. Сюда же переводились весь аппарат Спецкомитета, Первое главное управление, которое было создано для руководства атомными делами, а также Третье главное управление, занимавшееся ракетами.
В июле 1953 года Совмин принял постановление, в котором говорилось: «Для обеспечения передового положения советской науки и техники в области атомной энергии, управляемых ракет, самолетов-снарядов и ракет дальнего действия возложить на Министерство среднего машиностроения выполнение следующих основных задач…»
Одной из задач министерства в документе значилось «дальнейшее развитие теоретических, научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по атомной энергии в направлении более глубокого изучения атомных ядер, элементарных частиц, новых ядерных процессов и более эффективных методов получения атомного взрыва». Фундаментальная, прикладная наука, работы ОКР, опытные работы, производство и поставка того, что сделано, на вооружение, — все было сосредоточено в этом министерстве.
И эта отрасль с 1953 по 1989 год просуществовала в таком виде — за исключением Третьего главного управления (ракетного), которое через пару лет, в связи с резко возросшим объемом работ, было выделено в отдельную, самостоятельную структуру.
За первые несколько лет, 1953−1956 годы, сменилось три министра: Вячеслав Малышев, Авраам Завенягин, Михаил Первухин. А в июне 1957 года министром был назначен Ефим Славский, и он проработал в этой должности 29 лет, до ноября 1986 года. Это было время максимального расцвета отрасли. Все эти годы структура оставалась неизменной, она была укреплена солидными, опытными кадрами и достигла пика своего развития в середине 1980-х годов.
Что это значит — пик? На вооружении СССР было около 40 тысяч ядерных боеприпасов, объемы промышленного производства — 16,5 млрд руб., из них треть гражданской продукции. За три десятилетия было создано 246 атомных подводных лодок. Ядерное топливо, ядерные реакторы, паропроизводящие установки — все это делал Минсредмаш. Ведомство обеспечило 441 реактор для атомного флота (подводного и надводного) — их общая мощность была больше мощности атомных станций.
Атомные станции насчитывали 37 гигаватт против сегодняшних 30 гигаватт. Производили в год более 4 тонн оружейного плутония, более 80 тонн высокообогащенного оружейного урана. Производство урановой руды на территории Советского Союза и стран социалистического лагеря составляло примерно 24 тыс. тонн в год — это больше, чем производит сегодня одна из самых богатых стран в этом отношении — Казахстан.
Биография
Лев Дмитриевич Рябев — советский и российский государственный деятель. Кавалер ордена Ленина, двух орденов «Знак Почета», орденов Почета и «За военные заслуги», лауреат Государственных премий СССР и РФ, премии Правительства Российской Федерации.
Родился в 1933 году в Вологде. После окончания Московского инженерно-физического института по специальности «физика взрыва» был направлен в КБ-11 (сейчас РФЯЦ-ВНИИЭФ), где прошел путь от инженера до директора (с 1974 года). В 1978 году Л. Д. Рябева переводят в аппарат ЦК КПСС. В Отделе оборонной промышленности он проработал более пяти лет.
В 1984 году назначен заместителем министра, в 1986 году — первым заместителем министра среднего машиностроения СССР. В мае 1986 года Лев Дмитриевич в составе правительственной комиссии принимал непосредственное участие в ликвидации чернобыльской аварии.
В ноябре 1986 года, после отставки Е. П. Славского, Л. Д. Рябев занимает должность министра среднего машиностроения СССР. Под его руководством в отрасли развивалось программно-целевое планирование, осуществлялись структурные изменения в управлении, интенсифицировалась конверсия производств.
В 1989 году Лев Дмитриевич стал заместителем председателя Совета министров СССР и председателем бюро по топливно-энергетическому комплексу.
В 1993 году он был назначен первым заместителем министра Российской Федерации по атомной энергии, ответственным за работу ядерно-оружейных департаментов и структур управления атомной энергетикой. В 2002 году — заместителем директора ВНИИЭФ и советником министра.
Родился в 1933 году в Вологде. После окончания Московского инженерно-физического института по специальности «физика взрыва» был направлен в КБ-11 (сейчас РФЯЦ-ВНИИЭФ), где прошел путь от инженера до директора (с 1974 года). В 1978 году Л. Д. Рябева переводят в аппарат ЦК КПСС. В Отделе оборонной промышленности он проработал более пяти лет.
В 1984 году назначен заместителем министра, в 1986 году — первым заместителем министра среднего машиностроения СССР. В мае 1986 года Лев Дмитриевич в составе правительственной комиссии принимал непосредственное участие в ликвидации чернобыльской аварии.
В ноябре 1986 года, после отставки Е. П. Славского, Л. Д. Рябев занимает должность министра среднего машиностроения СССР. Под его руководством в отрасли развивалось программно-целевое планирование, осуществлялись структурные изменения в управлении, интенсифицировалась конверсия производств.
В 1989 году Лев Дмитриевич стал заместителем председателя Совета министров СССР и председателем бюро по топливно-энергетическому комплексу.
В 1993 году он был назначен первым заместителем министра Российской Федерации по атомной энергии, ответственным за работу ядерно-оружейных департаментов и структур управления атомной энергетикой. В 2002 году — заместителем директора ВНИИЭФ и советником министра.
Фундаментальная наука также усиленно развивалась: были построены мощнейшие ускорители, строились термоядерные установки для изучения тех процессов, которые происходили при «сжатии» плазмы. На фундаментальную науку опиралась вся наша деятельность. В создании и разработке атомного проекта участвовали более 60 выдающихся ученых самого разного профиля: математики, физики, химики, биологи, материаловеды и так далее — вся элита, весь цвет науки.
Таков был Минсредмаш к 1986 году, когда Ефим Павлович ушел на пенсию по возрасту. Минсредмаш просуществовал еще до 1989 года, но после чернобыльской аварии начались серьезные нападки на него с разных сторон.
Нам приходилось крепко держаться, чтобы сохранить нашу отрасль.
Я вспоминаю одно из заседаний Политбюро, где было сказано прямо, что Минсредмаш — это монстр, монополия, которую надо разбить и создать что-то альтернативное. Но монстр этот был настолько могуч и велик, туда были сделаны такие огромные государственные вложения, что реализовать эти идеи было невозможно, да и не нужно. Единственное, что тогда создали, — Институт безопасного развития атомной энергетики (ИБРАЭ), который существует до сих пор.
Были попытки изменить управление внутри отрасли. У нас было строго прямое управление предприятиями: крупные предприятия по 5, 10, 15, 20 тыс. человек — и главные управления над ними. Главными управлениями руководили люди, прошедшие огромную производственную школу. И все это замыкалось на заместителей министра, их было 6−7 человек, — и над ними —министр, возглавляющий отрасль. Общая численность работников отрасли составляла 1 100 тыс. человек.
Таков был Минсредмаш к 1986 году, когда Ефим Павлович ушел на пенсию по возрасту. Минсредмаш просуществовал еще до 1989 года, но после чернобыльской аварии начались серьезные нападки на него с разных сторон.
Нам приходилось крепко держаться, чтобы сохранить нашу отрасль.
Я вспоминаю одно из заседаний Политбюро, где было сказано прямо, что Минсредмаш — это монстр, монополия, которую надо разбить и создать что-то альтернативное. Но монстр этот был настолько могуч и велик, туда были сделаны такие огромные государственные вложения, что реализовать эти идеи было невозможно, да и не нужно. Единственное, что тогда создали, — Институт безопасного развития атомной энергетики (ИБРАЭ), который существует до сих пор.
Были попытки изменить управление внутри отрасли. У нас было строго прямое управление предприятиями: крупные предприятия по 5, 10, 15, 20 тыс. человек — и главные управления над ними. Главными управлениями руководили люди, прошедшие огромную производственную школу. И все это замыкалось на заместителей министра, их было 6−7 человек, — и над ними —министр, возглавляющий отрасль. Общая численность работников отрасли составляла 1 100 тыс. человек.
Так вот, нас пытались перевести на функциональное управление. Но в нашей отрасли это невозможно: теряется управляемость ядерно-опасных объектов.
Были попытки внедрить выборность руководителей. Я помню, меня вызывали в Военно-промышленную комиссию, требовали это сделать, а я сказал: «Политбюро на нас возложило ответственность за ядерную безопасность. Снимите с меня эту проблему — и тогда, пожалуйста, давайте будем избирать. Не снимаете — тогда я отвечаю за безопасность, и никаких выборов на потенциально опасных ядерных предприятиях быть не должно».
Были попытки в 1986 году изменить структуру: создали Министерство по атомной энергии. Отобрали у нас атомные станции (Ленинградскую, Игналинскую), решили также отобрать у Минсредмаша ряд научно-исследовательских организаций и конструкторских бюро.
Тогда нас поддержал председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков. На заседании оперативной группы Политбюро по чернобыльской аварии рассматривался этот вопрос. НИИ и КБ мы сохранили.
Впоследствии была создана комиссия Политбюро, которая занималась реорганизацией структур аппарата всех министерств и ведомств (ее возглавил Рыжков), осуществляя переход к функциональному управлению. Мы доложили свой вариант структуры, нас критиковали члены Политбюро Лев Зайков, Николай Слюньков. Однако Рыжков тогда сказал: «Пусть нас покритикуют, поправят свыше». (А кто выше? Горбачев только, больше никого нет.) «Давайте согласимся с предложением Минсредмаша». В 1989 году пришли к выводу, что предложения Минсредмаша были правильными и все надо держать в одних руках. Минатомэнерго был ликвидирован, и все атомные станции, проектные и прочие организации были возвращены в Минсредмаш (с 1989 года — Минатомэнергопром).
Существовало это министерство до 1991 года. В августе 1991-го произошли известные события, и начались колебания уже внутри нашего министерства. Руководители отрасли и основные члены коллегии пришли к выводу, что отрасль надо разделить. Ядерное оружие предлагали выделить в государственный комитет (все понимали, что акционировать оружие нельзя), а все остальное передать акционерному обществу.
Однако некоторые специалисты отрасли считали, что министерство должно быть сохранено. В этом удалось убедить и президента Бориса Ельцина. В марте 1992 года было создано Министерство по атомной энергии.
СССР распался, но нам повезло: основная часть ядерной деятельности была сосредоточена в Российской Федерации, поэтому полностью сохранились ядерно-оружейный комплекс, предприятия по производству ядерного топлива, обогащению урана, переработке урановой продукции и так далее. Единственная потеря — часть атомных станций (около 17 гигаватт) ушла к Украине, Литве и Армении; ушел также Казахстан с одной атомной станцией, реактором на быстрых нейтронах и с огромными запасами урана — более 2 млн тонн, это гигантские запасы, больше, чем сегодня мы имеем в Российской Федерации.
Наступило первое десятилетие нового века — непростое время: централизованные структуры разрушались, создавались акционерные общества, предприятия выделялись. Мы потеряли, например, приборостроительные предприятия (а у нас была мощнейшая строительная индустрия). Но главное, что нам надо было сохранить, — это ядерно-оружейный комплекс и атомная энергетика. Тогда сократились оборонный заказ и финансирование общих программ, нам практически не платили за производимую электроэнергию: только 15% — деньгами, а остальное — какими-то непонятными векселями. Некоторые предприятия пытались выжить самостоятельно, но мы понимали: в одиночку выжить невозможно. Были предложения по дальнейшей реорганизации, в том числе предлагали преобразовать министерство в акционерное общество, включая ЯОК. Это, конечно, чепуха: частное предприятие или акционерное общество будет содержать ядерно-оружейный комплекс? Эти идеи мы отбросили.
Пришел новый президент — Владимир Владимирович Путин, экономическая ситуация в стране стала улучшаться, усилилось внимание к оборонному заказу и прочему, наше положение стало получше. В конечном итоге, сохранив основу, в 2007 году мы вышли на известный федеральный закон о государственной корпорации «Росатом».
Были попытки внедрить выборность руководителей. Я помню, меня вызывали в Военно-промышленную комиссию, требовали это сделать, а я сказал: «Политбюро на нас возложило ответственность за ядерную безопасность. Снимите с меня эту проблему — и тогда, пожалуйста, давайте будем избирать. Не снимаете — тогда я отвечаю за безопасность, и никаких выборов на потенциально опасных ядерных предприятиях быть не должно».
Были попытки в 1986 году изменить структуру: создали Министерство по атомной энергии. Отобрали у нас атомные станции (Ленинградскую, Игналинскую), решили также отобрать у Минсредмаша ряд научно-исследовательских организаций и конструкторских бюро.
Тогда нас поддержал председатель Совета министров СССР Николай Иванович Рыжков. На заседании оперативной группы Политбюро по чернобыльской аварии рассматривался этот вопрос. НИИ и КБ мы сохранили.
Впоследствии была создана комиссия Политбюро, которая занималась реорганизацией структур аппарата всех министерств и ведомств (ее возглавил Рыжков), осуществляя переход к функциональному управлению. Мы доложили свой вариант структуры, нас критиковали члены Политбюро Лев Зайков, Николай Слюньков. Однако Рыжков тогда сказал: «Пусть нас покритикуют, поправят свыше». (А кто выше? Горбачев только, больше никого нет.) «Давайте согласимся с предложением Минсредмаша». В 1989 году пришли к выводу, что предложения Минсредмаша были правильными и все надо держать в одних руках. Минатомэнерго был ликвидирован, и все атомные станции, проектные и прочие организации были возвращены в Минсредмаш (с 1989 года — Минатомэнергопром).
Существовало это министерство до 1991 года. В августе 1991-го произошли известные события, и начались колебания уже внутри нашего министерства. Руководители отрасли и основные члены коллегии пришли к выводу, что отрасль надо разделить. Ядерное оружие предлагали выделить в государственный комитет (все понимали, что акционировать оружие нельзя), а все остальное передать акционерному обществу.
Однако некоторые специалисты отрасли считали, что министерство должно быть сохранено. В этом удалось убедить и президента Бориса Ельцина. В марте 1992 года было создано Министерство по атомной энергии.
СССР распался, но нам повезло: основная часть ядерной деятельности была сосредоточена в Российской Федерации, поэтому полностью сохранились ядерно-оружейный комплекс, предприятия по производству ядерного топлива, обогащению урана, переработке урановой продукции и так далее. Единственная потеря — часть атомных станций (около 17 гигаватт) ушла к Украине, Литве и Армении; ушел также Казахстан с одной атомной станцией, реактором на быстрых нейтронах и с огромными запасами урана — более 2 млн тонн, это гигантские запасы, больше, чем сегодня мы имеем в Российской Федерации.
Наступило первое десятилетие нового века — непростое время: централизованные структуры разрушались, создавались акционерные общества, предприятия выделялись. Мы потеряли, например, приборостроительные предприятия (а у нас была мощнейшая строительная индустрия). Но главное, что нам надо было сохранить, — это ядерно-оружейный комплекс и атомная энергетика. Тогда сократились оборонный заказ и финансирование общих программ, нам практически не платили за производимую электроэнергию: только 15% — деньгами, а остальное — какими-то непонятными векселями. Некоторые предприятия пытались выжить самостоятельно, но мы понимали: в одиночку выжить невозможно. Были предложения по дальнейшей реорганизации, в том числе предлагали преобразовать министерство в акционерное общество, включая ЯОК. Это, конечно, чепуха: частное предприятие или акционерное общество будет содержать ядерно-оружейный комплекс? Эти идеи мы отбросили.
Пришел новый президент — Владимир Владимирович Путин, экономическая ситуация в стране стала улучшаться, усилилось внимание к оборонному заказу и прочему, наше положение стало получше. В конечном итоге, сохранив основу, в 2007 году мы вышли на известный федеральный закон о государственной корпорации «Росатом».
Документы
В 2007 году было принято три документа, регламентирующих структурные преобразования в атомной индустрии:
- Федеральный закон № 13-ФЗ «Об особенностях управления и распоряжения имуществом и акциями организаций, осуществляющих деятельность в области использования атомной энергии, и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» от 5 февраля;
- указ Президента Р Ф № 556 «О реструктуризации атомного энергопромышленного комплекса Российской Федерации» от 27 апреля;
- Федеральный закон № 317-ФЗ «О Государственной корпорации по атомной энергии „Росатом“» от 1 декабря.
Федеральное агентство по атомной энергии было упразднено, его полномочия перешли к Росатому. Гендиректором госкорпорации стал глава ликвидированного ведомства Сергей Кириенко.
На мой взгляд, это наилучшая форма в нынешних условиях. Она совмещает государственные функции, которые переданы Росатому, и осуществляет государственное управление атомной энергией от лица руководства страны. Госкорпорация имеет большие полномочия: ведет международную деятельность, следит за выполнением международных договоров, подписанных руководством страны, управляет имуществом, обеспечена финансами и отвечает за выполнение гособоронзаказа. Внутри нее могут существовать акционерные общества, но 100% акций все равно в руках государства. Сегодняшняя структура уже 11 лет позволяет нашей отрасли не только устойчиво работать, но и развиваться. Хотя есть, конечно, проблемы, над которыми надо работать.
Очень важно, что президент сохраняет управление отраслью: именно он утверждает наблюдательный совет, направляющий деятельность госкорпорации.
Сегодня атомная отрасль занимает весомые позиции. А электронная промышленность, радиопромышленность, судостроительная и прочие в начале 1990-х годов создали акционерные общества, а потом постепенно стали исчезать. И не случайно сейчас Роскосмос по опыту Росатома пытается создать структуры, которые могли бы успешно обеспечивать руководство космической отраслью в нашей стране.
Начальный период становления атомной отрасли был связан прежде всего с оружием. Но те, кто руководил нашей отраслью, с первых шагов понимали, что главное благо атомная энергия должна принести в мирном использовании: энергетике, медицине и так далее; такие производства постепенно развивались. И сейчас доля мирного атома в атомной промышленноти существенно выше, чем раньше.
Расширилась сфера международной деятельности Росатома. В Минсредмаше эта сфера не была столь масштабна, как сейчас: 35 атомных блоков, больше чем на 133 млрд долларов заключено контрактов. Это огромный объем работ.
Сейчас Росатому предоставлено право получать прибыль и расходовать ее по своему усмотрению, то есть вести коммерческую деятельность. Внутри Росатома появились структуры, которые занимаются этими вопросами. Этого в Минсредмаше не было. Необходимо и дальше развивать эту деятельность, потому что идет процесс ядерного разоружения, количество ядерных боеприпасов на вооружении сократилось многократно.
С другой стороны, существенно расширяется сфера ядерной деятельности для мирного применения. Мне бы хотелось обратить особое внимание на ядерную медицину — здесь у нас неограниченное поле деятельности. Возможности большие, идей немало, заделы тоже есть, желание у людей есть. Нужны соответствующие программы.
Таким образом, мы фактически возродили Минсредмаш, но уже в новых условиях.
Очень важно, что президент сохраняет управление отраслью: именно он утверждает наблюдательный совет, направляющий деятельность госкорпорации.
Сегодня атомная отрасль занимает весомые позиции. А электронная промышленность, радиопромышленность, судостроительная и прочие в начале 1990-х годов создали акционерные общества, а потом постепенно стали исчезать. И не случайно сейчас Роскосмос по опыту Росатома пытается создать структуры, которые могли бы успешно обеспечивать руководство космической отраслью в нашей стране.
Начальный период становления атомной отрасли был связан прежде всего с оружием. Но те, кто руководил нашей отраслью, с первых шагов понимали, что главное благо атомная энергия должна принести в мирном использовании: энергетике, медицине и так далее; такие производства постепенно развивались. И сейчас доля мирного атома в атомной промышленноти существенно выше, чем раньше.
Расширилась сфера международной деятельности Росатома. В Минсредмаше эта сфера не была столь масштабна, как сейчас: 35 атомных блоков, больше чем на 133 млрд долларов заключено контрактов. Это огромный объем работ.
Сейчас Росатому предоставлено право получать прибыль и расходовать ее по своему усмотрению, то есть вести коммерческую деятельность. Внутри Росатома появились структуры, которые занимаются этими вопросами. Этого в Минсредмаше не было. Необходимо и дальше развивать эту деятельность, потому что идет процесс ядерного разоружения, количество ядерных боеприпасов на вооружении сократилось многократно.
С другой стороны, существенно расширяется сфера ядерной деятельности для мирного применения. Мне бы хотелось обратить особое внимание на ядерную медицину — здесь у нас неограниченное поле деятельности. Возможности большие, идей немало, заделы тоже есть, желание у людей есть. Нужны соответствующие программы.
Таким образом, мы фактически возродили Минсредмаш, но уже в новых условиях.
Атомщики
Когда создавалась наша отрасль, только несколько ученых знали основы атомной физики. Приходили специалисты, руководители из других отраслей, например, из танкостроения, судостроительной промышленности. Ефим Павлович Славский пришел из алюминиевой промышленности. Но все эти руководители прошли огромную школу хозяйственной деятельности, руководства крупными предприятиями.
Сразу после создания отрасли, в 1945 году, по решению Сталина из армии демобилизовали досрочно всех физиков. Были созданы специальные факультеты в Бауманском институте, в Ленинградском университете, в МГУ и других вузах; туда перевели студентов разных специальностей и срочно стали готовить для работы в атомной промышленности.
Естественно, происходили изменения и среди атомщиков. Люди, прошедшие школу войны и довольно суровую сталинскую школу, обладали глубочайшим чувством ответственности за то дело, которое им было поручено. И наша главная задача состоит в том, чтобы это чувство ответственности не растерялось.
Сейчас, когда мы вошли в рыночную сферу, изменился характер деятельности и инженеров, и специалистов. Мы с Юрием Александровичем Олениным недавно рассматривали предложения для дальнейшей научно-исследовательской работы; так вот, некоторые создают проект, но совершенно не задумываются над тем, найдет ли сбыт их продукция, кому она нужна, каков объем этого рынка? Мы только-только начинаем знакомиться с этими азами.
В свете огромного размаха международной деятельности востребованными становятся такие навыки, как знание языков, умение вести переговоры, позиционирование своей продукции и ответственность за нее перед покупателем.
Хочу обратить особое внимание на вопросы безопасности. Все же ядерная сфера потенциально опасна. Наша задача состоит в том, чтобы минимизировать эту опасность, но она сохраняется, и каждый работник отрасли всегда должен это чувствовать. Нужно смотреть на себя со стороны и спрашивать: а все ли я делаю в этом направлении? Иногда мы успокаиваемся, говоря, что создали самый лучший и безопасный в мире блок. Но я знаю по опыту: если блок, не столь высокий по технической безопасности, эксплуатируют грамотные люди, он будет безопасно работать, а если на блок, даже с высоким уровнем безопасности, придет не очень грамотный человек — жди беды.
Больше внимания надо уделять решению экономических проблем, а также сопоставлению уровня производимой продукции с тем, чтó за рубежом. Это новые моменты, которых у нас не было, а сейчас жизнь заставляет относиться к ним серьезно. Так что атомщики должны постепенно меняться в новых условиях.
Когда создавалась наша отрасль, только несколько ученых знали основы атомной физики. Приходили специалисты, руководители из других отраслей, например, из танкостроения, судостроительной промышленности. Ефим Павлович Славский пришел из алюминиевой промышленности. Но все эти руководители прошли огромную школу хозяйственной деятельности, руководства крупными предприятиями.
Сразу после создания отрасли, в 1945 году, по решению Сталина из армии демобилизовали досрочно всех физиков. Были созданы специальные факультеты в Бауманском институте, в Ленинградском университете, в МГУ и других вузах; туда перевели студентов разных специальностей и срочно стали готовить для работы в атомной промышленности.
Естественно, происходили изменения и среди атомщиков. Люди, прошедшие школу войны и довольно суровую сталинскую школу, обладали глубочайшим чувством ответственности за то дело, которое им было поручено. И наша главная задача состоит в том, чтобы это чувство ответственности не растерялось.
Сейчас, когда мы вошли в рыночную сферу, изменился характер деятельности и инженеров, и специалистов. Мы с Юрием Александровичем Олениным недавно рассматривали предложения для дальнейшей научно-исследовательской работы; так вот, некоторые создают проект, но совершенно не задумываются над тем, найдет ли сбыт их продукция, кому она нужна, каков объем этого рынка? Мы только-только начинаем знакомиться с этими азами.
В свете огромного размаха международной деятельности востребованными становятся такие навыки, как знание языков, умение вести переговоры, позиционирование своей продукции и ответственность за нее перед покупателем.
Хочу обратить особое внимание на вопросы безопасности. Все же ядерная сфера потенциально опасна. Наша задача состоит в том, чтобы минимизировать эту опасность, но она сохраняется, и каждый работник отрасли всегда должен это чувствовать. Нужно смотреть на себя со стороны и спрашивать: а все ли я делаю в этом направлении? Иногда мы успокаиваемся, говоря, что создали самый лучший и безопасный в мире блок. Но я знаю по опыту: если блок, не столь высокий по технической безопасности, эксплуатируют грамотные люди, он будет безопасно работать, а если на блок, даже с высоким уровнем безопасности, придет не очень грамотный человек — жди беды.
Больше внимания надо уделять решению экономических проблем, а также сопоставлению уровня производимой продукции с тем, чтó за рубежом. Это новые моменты, которых у нас не было, а сейчас жизнь заставляет относиться к ним серьезно. Так что атомщики должны постепенно меняться в новых условиях.
Открытость отрасли: благо или вред?
Отрасль должна постепенно открываться, за исключением сферы, связанной непосредственно с ядерным оружием. Не должно быть закрытых проблем, связанных с мирной ядерной деятельностью; попытки скрыть ЧП ни к чему хорошему не приводят: тут надо действовать опережающим образом. Например, несчастный случай в марте 2017-го, когда на одном из объектов строящейся ЛАЭС-2 обвалилась стенка, — такие случаи надо моментально доводить до сведения общественности. Если с этим опоздать, начинаются недомолвки, кривотолки. В этом плане советы на общественных началах (экологические и прочие), существующие в нашей отрасли, — хорошее решение: общественность должна знакомиться с нашими проблемами и знать, как мы их решаем.
Когда заходит разговор об открытости, я не могу не вспомнить о том, что руководство Минсредмаша было всегда открыто для подчиненных. Пример подавал сам министр, Ефим Павлович Славский. Я был директором предприятия в Сарове, приезжал в Москву, заходил в приемную: «Министр на месте?» — «Да». — «Не совещание у него?» — «Нет». Если совещание — через 15 минут закончится. «Можно договориться о приеме?» — «Пожалуйста». Причем без особых предупреждений. У него никаких советников и помощников не было, сидели посменно четыре секретаря в приемной, и все. Славский и оперативок не проводил: его заместители и начальники главных управлений были руководителями высшего класса, министр им полностью доверял, они работали с ним десятилетиями и ценили это доверие.
Когда я был у Славского заместителем, мне была предоставлена полная самостоятельность в отношении порученных мне дел. Ефим Павлович не вмешивался. Если возник вопрос — пожалуйста, созвонился с ним, пришел, обсудил. Подчиненные на разных уровнях работали самостоятельно, и таким образом у Славского высвобождалось время для того, чтобы при необходимости уделять внимание той или иной проблеме. Почти за 30 лет все привыкли к такому стилю работы и доступности министра. Естественно, я старался брать с него пример. Если человек идет к руководителю, значит, у него есть какая-то проблема, поэтому руководитель любого уровня должен быть максимально доступен.
Кто эффективнее в роли руководителя — профессиональный атомщик или управленец? Однозначного ответа у меня нет.
Но человек на этой должности должен обладать серьезным опытом и иметь фундаментальное образование.
Все управленцы Средмаша прошли огромную школу. Имея инженерное образование, опыт управления, они могли эффективно руководить отраслью. Допустим, министр Средмаша Малышев был ранее министром танковой промышленности, имел высшее техническое образование, руководил крупнейшими предприятиями. Или Александр Дмитриевич Зверев — он вместе с Исааком Кикоиным и другими специалистами создал мощнейшую в мире промышленность по обогащению урана. А начинал Зверев в НКВД: был начальником Горьковского управления, генералом. Но он прекрасно знал все технические тонкости и десятилетиями успешно руководил Главным управлением.
Многое зависит от человека, от его характера. Но я считаю, что это должен быть не политик, а специалист в чем-то, лучше всего, если в атомной сфере.
Отрасль должна постепенно открываться, за исключением сферы, связанной непосредственно с ядерным оружием. Не должно быть закрытых проблем, связанных с мирной ядерной деятельностью; попытки скрыть ЧП ни к чему хорошему не приводят: тут надо действовать опережающим образом. Например, несчастный случай в марте 2017-го, когда на одном из объектов строящейся ЛАЭС-2 обвалилась стенка, — такие случаи надо моментально доводить до сведения общественности. Если с этим опоздать, начинаются недомолвки, кривотолки. В этом плане советы на общественных началах (экологические и прочие), существующие в нашей отрасли, — хорошее решение: общественность должна знакомиться с нашими проблемами и знать, как мы их решаем.
Когда заходит разговор об открытости, я не могу не вспомнить о том, что руководство Минсредмаша было всегда открыто для подчиненных. Пример подавал сам министр, Ефим Павлович Славский. Я был директором предприятия в Сарове, приезжал в Москву, заходил в приемную: «Министр на месте?» — «Да». — «Не совещание у него?» — «Нет». Если совещание — через 15 минут закончится. «Можно договориться о приеме?» — «Пожалуйста». Причем без особых предупреждений. У него никаких советников и помощников не было, сидели посменно четыре секретаря в приемной, и все. Славский и оперативок не проводил: его заместители и начальники главных управлений были руководителями высшего класса, министр им полностью доверял, они работали с ним десятилетиями и ценили это доверие.
Когда я был у Славского заместителем, мне была предоставлена полная самостоятельность в отношении порученных мне дел. Ефим Павлович не вмешивался. Если возник вопрос — пожалуйста, созвонился с ним, пришел, обсудил. Подчиненные на разных уровнях работали самостоятельно, и таким образом у Славского высвобождалось время для того, чтобы при необходимости уделять внимание той или иной проблеме. Почти за 30 лет все привыкли к такому стилю работы и доступности министра. Естественно, я старался брать с него пример. Если человек идет к руководителю, значит, у него есть какая-то проблема, поэтому руководитель любого уровня должен быть максимально доступен.
Кто эффективнее в роли руководителя — профессиональный атомщик или управленец? Однозначного ответа у меня нет.
Но человек на этой должности должен обладать серьезным опытом и иметь фундаментальное образование.
Все управленцы Средмаша прошли огромную школу. Имея инженерное образование, опыт управления, они могли эффективно руководить отраслью. Допустим, министр Средмаша Малышев был ранее министром танковой промышленности, имел высшее техническое образование, руководил крупнейшими предприятиями. Или Александр Дмитриевич Зверев — он вместе с Исааком Кикоиным и другими специалистами создал мощнейшую в мире промышленность по обогащению урана. А начинал Зверев в НКВД: был начальником Горьковского управления, генералом. Но он прекрасно знал все технические тонкости и десятилетиями успешно руководил Главным управлением.
Многое зависит от человека, от его характера. Но я считаю, что это должен быть не политик, а специалист в чем-то, лучше всего, если в атомной сфере.
Чернобыльская авария: последствия и выводы
Чернобыль всех нас застал врасплох. Я в то время был на Игналинской атомной станции, встретился с секретарем Ц К Альгирдасом Бразаускасом (он потом стал президентом Литвы). От него узнал, что над Прибалтикой прошло радиоактивное облако. Срочно вернулся обратно, а 2 мая нас направили в Чернобыль. Не совсем понятно было, что произошло и как действовать. На реактор сбрасывали доломит, песок, потом привезли несколько тысяч тонн свинца. Подводили азот для охлаждения активной зоны. Под реактором строили тоннель и хотели возвести плиту — ловушку активной зоны. А оказалось, что реактор взорвался, активная зона развалилась, и многое из того, чтó мы делали в первые дни, было бессмысленно.
Чернобыль всех нас застал врасплох. Я в то время был на Игналинской атомной станции, встретился с секретарем Ц К Альгирдасом Бразаускасом (он потом стал президентом Литвы). От него узнал, что над Прибалтикой прошло радиоактивное облако. Срочно вернулся обратно, а 2 мая нас направили в Чернобыль. Не совсем понятно было, что произошло и как действовать. На реактор сбрасывали доломит, песок, потом привезли несколько тысяч тонн свинца. Подводили азот для охлаждения активной зоны. Под реактором строили тоннель и хотели возвести плиту — ловушку активной зоны. А оказалось, что реактор взорвался, активная зона развалилась, и многое из того, чтó мы делали в первые дни, было бессмысленно.
Потом, когда разобрались, — поняли, что необходимо сосредоточить внимание на повышении безопасности. Над этим хорошо поработали НИКИЭТ вместе с Курчатовским институтом. И в довольно сжатые сроки необходимые вопросы безопасности были решены, проведены технические мероприятия.
Мы, конечно, проанализировали еще раз ту стендовую базу, которая у нас была, для обеспечения безопасности, для разработки реакторных систем. Поняли, что недостаточное внимание уделяли решению этих вопросов.
Некоторым людям пришлось перестраиваться психологически. Главный конструктор реакторных блоков РБМК Николай Доллежаль — выдающийся инженер и ученый, имевший богатейший опыт создания ядерных установок (первого атомного реактора по производству плутония для атомных станций и атомной подводной лодки), — до конца своих дней так и не согласился с выводами о причинах того, что произошло. Много было споров, дебатов, на правильные решения выходили непросто, но в конечном итоге с этой работой мы справились, и эксплуатация АЭС последних десятилетий показывает, что неприятностей на блоках РБМК нет. В последние годы мы добились больших успехов и в продлении ресурса этих реакторов, нашли технические решения, и эти блоки будут еще некоторое время работать на общее благо.
Часто сравнивают аварии в Чернобыле и на «Фукусиме-1». На «Фукусиме-1» я не был, но просмотрел много документальных фильмов и отметил высокую культуру проведения работ по ликвидации последствий аварии. Обе аварии произошли неожиданно. Кто-то сейчас критикует ликвидаторов «Фукусимы-1», но я считаю, что нам нужно было больше критиковать себя. Там, в Чернобыле, мы брали числом: работало гигантское количество людей, десятки тысяч. Были бешеные темпы ликвидации аварии. Достаточно сказать, что, когда мы вокруг этого блока возводили так называемый саркофаг, укладывали в сутки 6−10 тыс. кубометров бетона — в условиях высочайшего уровня облучения! Люди работали круглые сутки, самоотверженно, но были издержки. Поэтому я не могу критиковать наших коллег-атомщиков. Когда они поняли, чтó произошло на «Фукусиме-1», то постепенно вышли на тот режим работы, который требовался для ликвидации последствий аварии.
Вообще безопасность состоит из двух составляющих: первая — это техническая безопасность, и на РБМК были реализованы важные технические решения, а на блоках ВВЭР введена «ловушка расплава активной зоны». А вторая составляющая —поведение людей. Когда нам преподавали курс физики взрыва, рисовали картину: вот происходит авария; требования к безопасности усиливаются, возрастает контроль, и безопасность растет до определенного момента. Потом люди расхолаживаются, теряют бдительность, и эта кривая начинает идти вниз до нового взрыва.
Я сам — физик-взрывник, работал на разных площадках. К сожалению, видел немало случаев (и даже со смертельным исходом), когда опытные люди теряли бдительность. Важно, чтобы сохранялся определенный психологический настрой. Не нужно бояться, нужно понимать, что ты работаешь на потенциально опасном ядерном объекте и, если что-то сделаешь не так, пострадают другие люди. А больше всего это скажется на авторитете атомной промышленности, как уже бывало не раз.
Поэтому проблема безопасности — это та проблема, которой надо заниматься постоянно, отслеживать нормативную базу и думать, как ее усовершенствовать. Соответствующие шаги сейчас в этом направлении предпринимаются.
Есть и другая сторона вопроса. С реакторами ВВЭР мы постепенно выходим на предельный уровень безопасности. И необходимо, не снижая требований к безопасности, искать другие технические решения. Допустим, в ВВЭР можно уйти от циркония и заменить его на другой материал. В реакторе БРЕСТ используется свинцовый теплоноситель — покинуть активную зону он не может, в отличие от воды. Возможно, это техническое решение позволит создать блоки повышенного уровня безопасности.
Мы, конечно, проанализировали еще раз ту стендовую базу, которая у нас была, для обеспечения безопасности, для разработки реакторных систем. Поняли, что недостаточное внимание уделяли решению этих вопросов.
Некоторым людям пришлось перестраиваться психологически. Главный конструктор реакторных блоков РБМК Николай Доллежаль — выдающийся инженер и ученый, имевший богатейший опыт создания ядерных установок (первого атомного реактора по производству плутония для атомных станций и атомной подводной лодки), — до конца своих дней так и не согласился с выводами о причинах того, что произошло. Много было споров, дебатов, на правильные решения выходили непросто, но в конечном итоге с этой работой мы справились, и эксплуатация АЭС последних десятилетий показывает, что неприятностей на блоках РБМК нет. В последние годы мы добились больших успехов и в продлении ресурса этих реакторов, нашли технические решения, и эти блоки будут еще некоторое время работать на общее благо.
Часто сравнивают аварии в Чернобыле и на «Фукусиме-1». На «Фукусиме-1» я не был, но просмотрел много документальных фильмов и отметил высокую культуру проведения работ по ликвидации последствий аварии. Обе аварии произошли неожиданно. Кто-то сейчас критикует ликвидаторов «Фукусимы-1», но я считаю, что нам нужно было больше критиковать себя. Там, в Чернобыле, мы брали числом: работало гигантское количество людей, десятки тысяч. Были бешеные темпы ликвидации аварии. Достаточно сказать, что, когда мы вокруг этого блока возводили так называемый саркофаг, укладывали в сутки 6−10 тыс. кубометров бетона — в условиях высочайшего уровня облучения! Люди работали круглые сутки, самоотверженно, но были издержки. Поэтому я не могу критиковать наших коллег-атомщиков. Когда они поняли, чтó произошло на «Фукусиме-1», то постепенно вышли на тот режим работы, который требовался для ликвидации последствий аварии.
Вообще безопасность состоит из двух составляющих: первая — это техническая безопасность, и на РБМК были реализованы важные технические решения, а на блоках ВВЭР введена «ловушка расплава активной зоны». А вторая составляющая —поведение людей. Когда нам преподавали курс физики взрыва, рисовали картину: вот происходит авария; требования к безопасности усиливаются, возрастает контроль, и безопасность растет до определенного момента. Потом люди расхолаживаются, теряют бдительность, и эта кривая начинает идти вниз до нового взрыва.
Я сам — физик-взрывник, работал на разных площадках. К сожалению, видел немало случаев (и даже со смертельным исходом), когда опытные люди теряли бдительность. Важно, чтобы сохранялся определенный психологический настрой. Не нужно бояться, нужно понимать, что ты работаешь на потенциально опасном ядерном объекте и, если что-то сделаешь не так, пострадают другие люди. А больше всего это скажется на авторитете атомной промышленности, как уже бывало не раз.
Поэтому проблема безопасности — это та проблема, которой надо заниматься постоянно, отслеживать нормативную базу и думать, как ее усовершенствовать. Соответствующие шаги сейчас в этом направлении предпринимаются.
Есть и другая сторона вопроса. С реакторами ВВЭР мы постепенно выходим на предельный уровень безопасности. И необходимо, не снижая требований к безопасности, искать другие технические решения. Допустим, в ВВЭР можно уйти от циркония и заменить его на другой материал. В реакторе БРЕСТ используется свинцовый теплоноситель — покинуть активную зону он не может, в отличие от воды. Возможно, это техническое решение позволит создать блоки повышенного уровня безопасности.
Конверсия в Минсредмаше и в Росатоме
Впервые мы столкнулись с тем, что надо заниматься не только использованием атомной энергии в мирных целях и оружейной тематикой, но и иными сферами деятельности, примерно к 1986 году. К этому времени мы составили все балансы по ядерным материалам, определили, какими запасами урановой руды располагаем, и поняли, что нам надо останавливать реакторы по наработке плутония и производство высокообогащенного урана — а это тысячи людей, огромные производства.
Это был очень тяжелый момент. Я вспоминаю, как начальник главка, где производили ядерные боеприпасы, говорил: «Я делаю столько боеприпасов, а ты говоришь — сокращать!» Или Борис Васильевич Брохович, директор комбината «Маяк»: «Как так — надо останавливать „Аннушку“ (первый наш атомный реактор по производству плутония)?!»
И мы задумали создать вторую подотрасль, приняв решение развивать информационные технологии и все, что с ними связано: программирование, вычислительную технику, автоматизированные системы управления. Возникла идея поднять атомную промышленность на новый технический уровень. Но, к сожалению, в полной мере ее реализовать мы не успели.
В 1989 году был издан приказ о разработке ЭВМ, и мы взялись за это дело практически с нуля. Тогда эти машины делали миллион операций в секунду, а сегодня (те, что изготавливают в Сарове и Снежинске) — сотни триллионов операций в секунду! Тогда это было необычно: всегда «Радиопром» делал ЭВМ, и вдруг какой-то Минсредмаш, Минатом берется за это дело. Мы взялись и воспитали высококвалифицированные кадры, которые сейчас двигаются дальше в этом направлении.
ВНИИ автоматики занялись аппаратурой для автоматизации процессов на атомных станциях. Сначала они взяли за основу некоторые разработки фирмы Siemens, а потом уже стали самостоятельно двигать этот процесс. В научно-исследовательском институте в Горьком (Нижнем Новгороде) было создано производство микросхем; стали шире заниматься лазерной проблематикой, отдельные лазерные технологии потом нашли гражданское применение.
В Снежинске сумели облегчить труд нефтяников, был проведена большая работа по применению перфораторов для разрыва пластов. Также были установлены хорошие связи с газовиками — автоматизация их процессов на Севере, в Тюменской области и в других регионах. Многое было сделано, и руководство «Газпрома» нас активно поддерживало.
Все же в наших закрытых городах сложно развивать гражданскую продукцию. Во-первых, «гражданка» подразумевает открытость, чтобы партнеры имели доступ к предприятиям в течение нескольких часов, а не ждали неделями, пока оформляется допуск. Во-вторых, должна быть транспортная доступность. На Западе же как: сел на самолет, через час ты в Англии или Голландии. А у нас на поезде сколько часов от Москвы до Сарова добираться? Много таких вопросов.
Если серьезно заниматься конверсией, на мой взгляд, лучше это делать вне основных предприятий.
Когда в Сарове разрабатывали энергетические агрегаты для мирных целей, коллеги говорили: «Пусть нас оставят во ВНИИЭФе». Я им отвечал: «Ребята, если вы будете во ВНИИЭФе, то никогда ничего не создадите». Когда мы впервые пришли на завод «Авангард», речь шла о переориентации завода. (Мы ликвидировали два завода по сборке и разборке ядерных боеприпасов — в Сарове и Пензе-19.) Люди, конечно, сопротивлялись и возражали.
Бросаться в рыночную сферу не всем дано, у человека, который сможет там выжить, должны быть определенные качества. Вот пример: люди ушли из ВНИИЭФа и создали частные предприятия. Одно из них изготавливает вибродатчики. Оно небольшое, нашло свою нишу и выпускает продукцию, которой мы пользуемся в оборонных целях, даем им заказы. Но таких пока немного.
Подытожу: мы двигаемся в этом направлении, опыт некоторый есть, но дело идет тяжело. Должны найтись среди нас люди, готовые посвятить жизнь гражданской продукции.
Какие специализации сейчас особенно актуальны? Первая — это супер-ЭВМ. Уже сейчас тесные связи установлены с Роскосмосом, с министерствами железнодорожного транспорта, авиационной промышленности. В Саров недавно приезжала делегация от двигателестроительной корпорации — изучать опыт программистов. У них же — богатейший опыт расчетов прочности, тепловых процессов и так далее.
Вторая специализация — лазеры, в этом плане в Снежинске и в Сарове многое можно позаимствовать. Третья — робототехника, надо двигать это направление.
Еще раз подчеркну: нужно ориентировать людей на актуальные специальности, внушать им, что эта сфера деятельности важна для развития отрасли. Ведь поставлена задача: выпускать примерно 30−40% неядерной продукции. Надо найти те направления, которые и ядерную сферу деятельности поднимут на более высокий уровень.
Это, например, цифровая экономика. Я недавно узнал: небольшая частная фирма в Японии, 150 человек персонала, любой заказ выполняет за пять дней. Они обеспечивают деталями авиационную и автомобильную промышленность. Качество высочайшее, все компьютеризировано, и люди справляются с большими объемами работ в короткие сроки. Вот и нам надо выйти на такой уровень на наших предприятиях с помощью новых технологий и преобразить промышленность.
Ядерно-оружейную сферу необходимо сужать, а для людей, которые там останутся, создать отличные условия: высочайшего класса оборудование, приборы, высокий уровень заработной платы. Лелеять этих людей, беречь. Ядерно-оружейную сферу необходимо сужать, а для людей, которые там останутся, создать отличные условия: высочайшего класса оборудование, приборы, высокий уровень заработной платы. Лелеять этих людей, беречь.
Впервые мы столкнулись с тем, что надо заниматься не только использованием атомной энергии в мирных целях и оружейной тематикой, но и иными сферами деятельности, примерно к 1986 году. К этому времени мы составили все балансы по ядерным материалам, определили, какими запасами урановой руды располагаем, и поняли, что нам надо останавливать реакторы по наработке плутония и производство высокообогащенного урана — а это тысячи людей, огромные производства.
Это был очень тяжелый момент. Я вспоминаю, как начальник главка, где производили ядерные боеприпасы, говорил: «Я делаю столько боеприпасов, а ты говоришь — сокращать!» Или Борис Васильевич Брохович, директор комбината «Маяк»: «Как так — надо останавливать „Аннушку“ (первый наш атомный реактор по производству плутония)?!»
И мы задумали создать вторую подотрасль, приняв решение развивать информационные технологии и все, что с ними связано: программирование, вычислительную технику, автоматизированные системы управления. Возникла идея поднять атомную промышленность на новый технический уровень. Но, к сожалению, в полной мере ее реализовать мы не успели.
В 1989 году был издан приказ о разработке ЭВМ, и мы взялись за это дело практически с нуля. Тогда эти машины делали миллион операций в секунду, а сегодня (те, что изготавливают в Сарове и Снежинске) — сотни триллионов операций в секунду! Тогда это было необычно: всегда «Радиопром» делал ЭВМ, и вдруг какой-то Минсредмаш, Минатом берется за это дело. Мы взялись и воспитали высококвалифицированные кадры, которые сейчас двигаются дальше в этом направлении.
ВНИИ автоматики занялись аппаратурой для автоматизации процессов на атомных станциях. Сначала они взяли за основу некоторые разработки фирмы Siemens, а потом уже стали самостоятельно двигать этот процесс. В научно-исследовательском институте в Горьком (Нижнем Новгороде) было создано производство микросхем; стали шире заниматься лазерной проблематикой, отдельные лазерные технологии потом нашли гражданское применение.
В Снежинске сумели облегчить труд нефтяников, был проведена большая работа по применению перфораторов для разрыва пластов. Также были установлены хорошие связи с газовиками — автоматизация их процессов на Севере, в Тюменской области и в других регионах. Многое было сделано, и руководство «Газпрома» нас активно поддерживало.
Все же в наших закрытых городах сложно развивать гражданскую продукцию. Во-первых, «гражданка» подразумевает открытость, чтобы партнеры имели доступ к предприятиям в течение нескольких часов, а не ждали неделями, пока оформляется допуск. Во-вторых, должна быть транспортная доступность. На Западе же как: сел на самолет, через час ты в Англии или Голландии. А у нас на поезде сколько часов от Москвы до Сарова добираться? Много таких вопросов.
Если серьезно заниматься конверсией, на мой взгляд, лучше это делать вне основных предприятий.
Когда в Сарове разрабатывали энергетические агрегаты для мирных целей, коллеги говорили: «Пусть нас оставят во ВНИИЭФе». Я им отвечал: «Ребята, если вы будете во ВНИИЭФе, то никогда ничего не создадите». Когда мы впервые пришли на завод «Авангард», речь шла о переориентации завода. (Мы ликвидировали два завода по сборке и разборке ядерных боеприпасов — в Сарове и Пензе-19.) Люди, конечно, сопротивлялись и возражали.
Бросаться в рыночную сферу не всем дано, у человека, который сможет там выжить, должны быть определенные качества. Вот пример: люди ушли из ВНИИЭФа и создали частные предприятия. Одно из них изготавливает вибродатчики. Оно небольшое, нашло свою нишу и выпускает продукцию, которой мы пользуемся в оборонных целях, даем им заказы. Но таких пока немного.
Подытожу: мы двигаемся в этом направлении, опыт некоторый есть, но дело идет тяжело. Должны найтись среди нас люди, готовые посвятить жизнь гражданской продукции.
Какие специализации сейчас особенно актуальны? Первая — это супер-ЭВМ. Уже сейчас тесные связи установлены с Роскосмосом, с министерствами железнодорожного транспорта, авиационной промышленности. В Саров недавно приезжала делегация от двигателестроительной корпорации — изучать опыт программистов. У них же — богатейший опыт расчетов прочности, тепловых процессов и так далее.
Вторая специализация — лазеры, в этом плане в Снежинске и в Сарове многое можно позаимствовать. Третья — робототехника, надо двигать это направление.
Еще раз подчеркну: нужно ориентировать людей на актуальные специальности, внушать им, что эта сфера деятельности важна для развития отрасли. Ведь поставлена задача: выпускать примерно 30−40% неядерной продукции. Надо найти те направления, которые и ядерную сферу деятельности поднимут на более высокий уровень.
Это, например, цифровая экономика. Я недавно узнал: небольшая частная фирма в Японии, 150 человек персонала, любой заказ выполняет за пять дней. Они обеспечивают деталями авиационную и автомобильную промышленность. Качество высочайшее, все компьютеризировано, и люди справляются с большими объемами работ в короткие сроки. Вот и нам надо выйти на такой уровень на наших предприятиях с помощью новых технологий и преобразить промышленность.
Ядерно-оружейную сферу необходимо сужать, а для людей, которые там останутся, создать отличные условия: высочайшего класса оборудование, приборы, высокий уровень заработной платы. Лелеять этих людей, беречь. Ядерно-оружейную сферу необходимо сужать, а для людей, которые там останутся, создать отличные условия: высочайшего класса оборудование, приборы, высокий уровень заработной платы. Лелеять этих людей, беречь.
Про "Год науки — 2018"
Я не очень понимаю, что такое «Год науки -2018». А 2019 год каким будет, безнаучным? Наукой надо заниматься постоянно. То, что сделано, — правильно, но должна быть создана (и сейчас она создается) национальная программа развития атомной науки, техники и технологий. Это понимает руководство страны, и все мы должны принять участие в разработке такой программы. Естественно, она должна охватывать не только сферу атомной деятельности.
Сегодня в стратегии технологического развития страны сформулировано около семи важных направлений. Нам надо, помимо ядерной сферы, вписаться в некоторые смежные направления. Мы это уже делаем, но нужно взяться за это более широко: например, в сфере программирования взять на себя крупные участки и сказать: «Мы заменяем западный продукт на наш».
Еще одна сфера — роботизация.
Мы развиваем такую сферу бизнеса, как снятие атомных станций с эксплуатации, и постепенно этот объем работ будет увеличиваться не только у нас в стране, но и за рубежом. В условиях радиационных фонов должны работать роботы. Сейчас мы переходим с уранового на уран-плутониевое топливо, это сложный процесс, и потребуется тщательнее защищать людей.
Переработка этого топлива происходит с высоким уровнем излучения — ясно, что эти процессы тоже должны быть автоматизированы. Технология, техника должны использоваться в первую очередь на наших производствах, это защитит людей, повысит производительность труда.
Отрасль должна стоять как минимум на двух «ногах»: атомная сфера и что-то еще. На автоконцерне Volvo в Швеции в 1988 году нам показали автомобили, а потом говорят: «Также мы занимаемся сельским хозяйством, агротехникой». — «При чем тут агротехника?» — «Дело в том, что спрос на автомобили то растет, то падает, а потребность в продуктах питания постоянна, и это помогает нам экономически поддерживать наше существование». Вот и нам надо думать о развитии нашей отрасли, ускорять темпы научно-технологического и технического развития.
Престиж профессии ученого растет вместе с результатами его работы. Будет конкретный продукт, с которым можно выйти на рынок, — будет и признание, вырастет авторитет. Для этого необходимо четко сформулировать конкретные задачи. Также очень важно отслеживать то, чтó происходит в мире. Однажды я был в Швеции на предприятии, которое занималось шарикоподшипниками. Так вот, руководитель этого предприятия знал о том, как обстоят дела в других компаниях, которые изготавливают аналогичную продукцию. Он ставил перед собой задачу: конкуренты делают этот шарикоподшипник за 20 секунд, я буду делать за 19 секунд. Соответственно, выигрыш в цене. Вот это и есть престиж, авторитет.
Поставлена задача: на 30% поднять производительность труда в стране к 2024 году. Я думаю, что для нашей отрасли можно и повыше поднять планку. В ядерной медицине и других направлениях нужно действовать так же, как мы, когда развивали атомный проект: начиная с фундамента, вложений в разработки, создания опытной базы и всей технологической цепочки — до рынка, до товара.
Вот такой мне видится наша перспектива на ближайшие годы — помимо, естественно, развития ядерной сферы, за которую мы несем первоочередную ответственность перед страной.
Я не очень понимаю, что такое «Год науки -2018». А 2019 год каким будет, безнаучным? Наукой надо заниматься постоянно. То, что сделано, — правильно, но должна быть создана (и сейчас она создается) национальная программа развития атомной науки, техники и технологий. Это понимает руководство страны, и все мы должны принять участие в разработке такой программы. Естественно, она должна охватывать не только сферу атомной деятельности.
Сегодня в стратегии технологического развития страны сформулировано около семи важных направлений. Нам надо, помимо ядерной сферы, вписаться в некоторые смежные направления. Мы это уже делаем, но нужно взяться за это более широко: например, в сфере программирования взять на себя крупные участки и сказать: «Мы заменяем западный продукт на наш».
Еще одна сфера — роботизация.
Мы развиваем такую сферу бизнеса, как снятие атомных станций с эксплуатации, и постепенно этот объем работ будет увеличиваться не только у нас в стране, но и за рубежом. В условиях радиационных фонов должны работать роботы. Сейчас мы переходим с уранового на уран-плутониевое топливо, это сложный процесс, и потребуется тщательнее защищать людей.
Переработка этого топлива происходит с высоким уровнем излучения — ясно, что эти процессы тоже должны быть автоматизированы. Технология, техника должны использоваться в первую очередь на наших производствах, это защитит людей, повысит производительность труда.
Отрасль должна стоять как минимум на двух «ногах»: атомная сфера и что-то еще. На автоконцерне Volvo в Швеции в 1988 году нам показали автомобили, а потом говорят: «Также мы занимаемся сельским хозяйством, агротехникой». — «При чем тут агротехника?» — «Дело в том, что спрос на автомобили то растет, то падает, а потребность в продуктах питания постоянна, и это помогает нам экономически поддерживать наше существование». Вот и нам надо думать о развитии нашей отрасли, ускорять темпы научно-технологического и технического развития.
Престиж профессии ученого растет вместе с результатами его работы. Будет конкретный продукт, с которым можно выйти на рынок, — будет и признание, вырастет авторитет. Для этого необходимо четко сформулировать конкретные задачи. Также очень важно отслеживать то, чтó происходит в мире. Однажды я был в Швеции на предприятии, которое занималось шарикоподшипниками. Так вот, руководитель этого предприятия знал о том, как обстоят дела в других компаниях, которые изготавливают аналогичную продукцию. Он ставил перед собой задачу: конкуренты делают этот шарикоподшипник за 20 секунд, я буду делать за 19 секунд. Соответственно, выигрыш в цене. Вот это и есть престиж, авторитет.
Поставлена задача: на 30% поднять производительность труда в стране к 2024 году. Я думаю, что для нашей отрасли можно и повыше поднять планку. В ядерной медицине и других направлениях нужно действовать так же, как мы, когда развивали атомный проект: начиная с фундамента, вложений в разработки, создания опытной базы и всей технологической цепочки — до рынка, до товара.
Вот такой мне видится наша перспектива на ближайшие годы — помимо, естественно, развития ядерной сферы, за которую мы несем первоочередную ответственность перед страной.
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ НОМЕРА