Изменить науку
ТЕМА НОМЕРА / #4_2021
Текст: Наталия АНДРЕЕВА / Фото: ТАСС, Flickr / U.S. Department of Energy
Страны — мировые научные лидеры кардинально обновляют свои научно-технологические политики. Если Россия планирует остаться заметным участником мировой научной гонки, то российской научной политике тоже понадобятся новшества, и некоторые из них, к счастью, уже запланированы.
Примеры изменения глобального научно-технологического курса впечатляют: ЕС принял новую долгосрочную исследовательскую программу Horizon Europe; Китай расширил блок «Наука и технологии»; в США новые принципы и направления научно-технологической политики заложили «инфраструктурный план» Джо Байдена (American Jobs Plan, 2021) и инициатива Конгресса Endless Frontier Act (2020).
Причин для перемен много: это и растущая напряженность в отношениях между США и Китаем, и опасения по поводу кибербезопасности и «научного шпионажа», и недавняя вакцинная гонка в связи с коронавирусом, и рухнувшие во время пандемии и торговых войн глобальные цепочки поставок в высокотехнологичных отраслях. Поэтому в приоритете у мировых лидеров — самые перспективные рынки (ИИ, кванты, биотехнологии и пр.), новые форматы исследований (сверхбыстрый трансфер результатов в индустрии, открытая наука) и повышение научной автономии.
Причин для перемен много: это и растущая напряженность в отношениях между США и Китаем, и опасения по поводу кибербезопасности и «научного шпионажа», и недавняя вакцинная гонка в связи с коронавирусом, и рухнувшие во время пандемии и торговых войн глобальные цепочки поставок в высокотехнологичных отраслях. Поэтому в приоритете у мировых лидеров — самые перспективные рынки (ИИ, кванты, биотехнологии и пр.), новые форматы исследований (сверхбыстрый трансфер результатов в индустрии, открытая наука) и повышение научной автономии.
Старые новые тематики
Это может показаться удивительным, но с точки зрения приоритетных направлений научно-технологическая политика США, ЕС и Китая не слишком изменились.
В США самое заметное тематическое новшество — повышенное внимание к экологической повестке, связанное с долгосрочной целью по созданию в стране углерод-нейтральной энергетики уже к 2035 году. Согласно «инфраструктурному плану» Д. Байдена, будет значительно увеличено финансирование исследований, разработок и потенциально прорывных инноваций, связанных с технологиями «чистой» энергетики (+27% до 2024 года). Под эгидой Агентства по защите окружающей среды (EPA) будет реализован ряд локальных исследовательских и внедренческих инициатив по улучшению экологической обстановки. Кроме того, планируется увеличить финансирование инфраструктурных инициатив и программ переобучения Департамента энергетики; на эти цели выделено $ 2 млрд.
Остальные приоритеты в области научно-технологического развития в США, по сути, остались прежними, с чуть более заметным фокусом на медицине и здравоохранении: на $ 9 млрд будет увеличено финансирование Национального института здравоохранения (NIH); большая часть этих денег пойдет на финансирование прорывных направлений терапии рака и редких заболеваний. Планы же по развитию индустрий и технологий будущего — искусственного интеллекта, квантовых технологий и пр. — не изменились, хотя их финансирование в части инфраструктурного обеспечения было значительно увеличено ($ 40 млрд).
Это может показаться удивительным, но с точки зрения приоритетных направлений научно-технологическая политика США, ЕС и Китая не слишком изменились.
В США самое заметное тематическое новшество — повышенное внимание к экологической повестке, связанное с долгосрочной целью по созданию в стране углерод-нейтральной энергетики уже к 2035 году. Согласно «инфраструктурному плану» Д. Байдена, будет значительно увеличено финансирование исследований, разработок и потенциально прорывных инноваций, связанных с технологиями «чистой» энергетики (+27% до 2024 года). Под эгидой Агентства по защите окружающей среды (EPA) будет реализован ряд локальных исследовательских и внедренческих инициатив по улучшению экологической обстановки. Кроме того, планируется увеличить финансирование инфраструктурных инициатив и программ переобучения Департамента энергетики; на эти цели выделено $ 2 млрд.
Остальные приоритеты в области научно-технологического развития в США, по сути, остались прежними, с чуть более заметным фокусом на медицине и здравоохранении: на $ 9 млрд будет увеличено финансирование Национального института здравоохранения (NIH); большая часть этих денег пойдет на финансирование прорывных направлений терапии рака и редких заболеваний. Планы же по развитию индустрий и технологий будущего — искусственного интеллекта, квантовых технологий и пр. — не изменились, хотя их финансирование в части инфраструктурного обеспечения было значительно увеличено ($ 40 млрд).
Планируемое увеличение финансирования исследований в США
Правда, есть вероятность, что научно-технологические приоритеты США изменятся: согласно планам новой администрации, общая стратегия научного и технологического развития будет пересматриваться каждый год; в противном случае, как опасаются коллеги из США, будет сложно обеспечить глобальную конкурентоспособность страны в науке, технологиях, инновациях, поддерживать национальную безопасность на высоком уровне.
Тематическая преемственность сохранена и в новой исследовательской программе ЕС Horizon Europe (2021−2027). Приоритетные тематики: здоровье и медицина, культура и креативные индустрии, безопасность, цифровые и промышленные технологии, климат и энергетика, биотехнологии и пищевая промышленность — фактически остались неизменными. Как и в США, биотехнологические и медицинские исследования будут сконцентрированы на борьбе с раком; климатические и энергетические — на том, чтобы ускорить переход стран ЕС к углерод-нейтральным энергетике, транспорту и пр. Пожалуй, самое заметное новшество в Horizon Europe не столько тематическое, сколько управленческое: в рамках программы запланировано финансирование «фронтирных», потенциально прорывных исследований (€ 16 млрд, которые должны вести самые сильные научные команды).
Тематическая преемственность сохранена и в новой исследовательской программе ЕС Horizon Europe (2021−2027). Приоритетные тематики: здоровье и медицина, культура и креативные индустрии, безопасность, цифровые и промышленные технологии, климат и энергетика, биотехнологии и пищевая промышленность — фактически остались неизменными. Как и в США, биотехнологические и медицинские исследования будут сконцентрированы на борьбе с раком; климатические и энергетические — на том, чтобы ускорить переход стран ЕС к углерод-нейтральным энергетике, транспорту и пр. Пожалуй, самое заметное новшество в Horizon Europe не столько тематическое, сколько управленческое: в рамках программы запланировано финансирование «фронтирных», потенциально прорывных исследований (€ 16 млрд, которые должны вести самые сильные научные команды).
Планируемое финансирование исследовательских направлений в рамках Horizon Europe
В блоке «Наука и технологии» нового пятилетнего плана в Китае также не слишком много принципиальных новшеств с точки зрения тем и направлений: в приоритетах остались искусственный интеллект, квантовые вычисления, электроника всех родов и видов (полупроводники, платы и пр.), космос, биотехнологии, медицина и здравоохранение (https://academic.oup.com/nsr/article/8/1/nwaa294/6101717). В то же время заметно отличие от предыдущей пятилетки в части детализации приоритетов: например, исследования и разработки в области ИИ будут сконцентрированы, в числе прочего, на разработке специализированных микрочипов, адаптированных под нужды ИИ, и открытых (open source) алгоритмов (https://www.cnbc.com/2021/03/05/china-to-focus-on-frontier-tech-from-chips-to-quantum-computing.html).
Быстрый трансфер технологий
Основное новшество в свежей научно-технологической политике — ставка на ускорение перетока исследовательских результатов в экономику, рынки, новые продукты: похоже, управленцы от науки пришли к выводу, что главная проблема научно-технологической политики — не в нехватке исследований, а в том, чтобы осмысленно использовать их результаты.
Конечно, переход к управлению, ориентированному на применимость исследовательских результатов, в науке начался не вчера — все начало меняться в 1980-х годах, на фоне бюджетных дефицитов и появления концепции «инновационной экономики», в рамках которой наука рассматривается как один из элементов цепочки создания инноваций. А в 2000-х к «инновационной экономике» добавились «большие вызовы» — сложнейшие глобальные и национальные проблемы, решения которых государства и общества ждут от науки.
Тем не менее стопроцентно эффективная система трансфера научных результатов в реальную жизнь пока не создана ни в одной стране мира.
Именно поэтому, в отличие от предыдущих версий научно-технологической политики, новое поколение программ и подходов ориентировано в первую очередь на реальную результативность исследований, то есть на появление новых технологий и продуктов, а не на формальные количественные показатели (число публикаций, цитируемость и пр.).
Для решения проблемы трансфера США выбрали централизацию управления инновационным процессом — несмотря на исторически сложившийся локализм и зачастую сложные финансовые и регуляторные отношения между федеральным центром и штатами.
Конгресс США в рамках профильного законопроекта Endless Frontiers Act предложил создать при Национальном научном фонде (NSF) специализированное Управление по технологиям и инновациям (Directorate for Technology and Innovation), которое будет ориентироваться на рыночные перспективы критических технологий: коммуникационных, био-, полупроводников и пр. — и соответствующим образом распределять научное финансирование. То есть следить за тем, чтобы государственные деньги шли на поддержку технологий, которые могут стать подрывными инновациями и дать экономике новое поколение высокотехнологичных продуктов и услуг.
В этой же логике предлагается создать специализированные Институты индустрий будущего (Institutes for Industries of the Future) по приоритетным для страны направлениям: ИИ, квантовые вычисления, робототехника и пр. Эти институты должны стать интеграторами, объединяющими фундаментальную науку, прикладные разработки, создание продуктов и их внедрение в индустриях.
Отдельное направление для обеспечения трансфера — развитие профильных инфраструктур для тестирования новых технологий. На создание полигонов для апробации технологических решений и продуктов (тест-бедов) и опытных производственных площадок планируется потратить $ 15 млрд. Тест-беды — довольно распространенный в США формат (см., например, конгломерат полигонов в области промышленного Интернета вещей Industrial Internet Consortium), но, видимо, существующие мощности кажутся политикам и управленцам от науки и инноваций недостаточными.
Наконец, будет продолжена программа «из лаборатории в рынок» (lab-to-market; начата в 2016 году), в рамках которой финансируются проекты по улучшению экосистем и инструментов для трансфера, привлечение экспертов от индустрий и инвесторов к коммерциализации разработок и пр.
Важно, что трансформация управления с ориентацией на трансфер и новые продукты ожидает не только самые актуальные для США научно-технологические направления — экологию, медицину, робототехнику и пр., — но и направления сложившиеся.
Самый яркий пример в этом плане — Национальная нанотехнологическая инициатива США: она была запущена около 20 лет назад, и к 2020 году стало понятно, что от успехов американских ученых на нанопоприще выигрывают другие страны, в первую очередь Китай (уже в 2017 году он обогнал США по количеству научных «нано-публикаций» почти вдвое, а по количеству патентов — в пять раз). Причина в том, что под фундаментальные исследования в области нанотехнологий была развернута масштабная инфраструктура, но результаты исследований уходили «в пустоту»: не было инфраструктурной поддержки для их коммерциализации.
Теперь инициатива будет пересобрана: появится экосистема поддержки коммерциализации нанотеха, в том числе специализированное направление в рамках программы lab-to-market и профильный акселератор. Кроме того, планируется развернуть магистерские и постдоковские программы по предпринимательству в нанотехнологиях (в формате «университет + профильный исследовательский центр»), с обязательным формированием междисциплинарных проектных команд и созданием продуктовых разработок в ходе обучения.
По схожему пути двинулся и Европейский союз: в рамках Horizon Europe выделено отдельное направление «Трансфер технологий и инновационное развитие»: создается Европейский совет по инновациям (European Innovation Council), получают поддержку развитие инновационных экосистем и трансфер из университетов в рынок (Innovation Capacity Building for Higher Education). Всего на ускорение трансфера планируется потратить около € 13 млрд.
В рамках деятельности Совета по инновациям планируется охватить все стадии инновационного цикла — от появления потенциально прорывной технологии (EIC Pathfinder) до акселерирования проектных команд (EIC Accelerator) и ускорения «созревания» технологий и рынков (EIC Transition).
Важно отметить, что коллеги из ЕС концентрируют внимание и ресурсы на самой острой проблеме большинства научных и технологических стартапов — апробации технологий в деятельности компаний (EIC Transition), то есть на получении бизнес-кейсов и демонстрации эффективности новых решений и продуктов. По этому направлению уже запущены две инициативы: в области медицинских приборов и решений для хранения энергии — с максимальным финансированием по € 2,5 млн на проект.
Проблемной зоной с инновационной точки зрения в ЕС, судя по всему, считаются университеты, не обеспечивающие нужной скорости перетока исследовательских результатов в рынки и индустрии: на инициативу Innovation Capacity Building for Higher Education, которая должна помочь университетам выстроить эффективные системы трансфера результатов исследований, выделено € 3 млрд, и охватывать она будет все проблемные аспекты трансфера — от обучения технологическому предпринимательству до эффективного нетворкинга для начинающих бизнесменов (https://eit.europa.eu/who-we-are/eit-glance/eit-strategy‑2021−2027).
На традиционную же для Европейского союза поддержку инновационных экосистем планируется потратить лишь около 3% «трансферных» средств (€ 530 млн из € 13 млрд).
Заметный сдвиг в части научно-технологической политики и трансфера, конечно, произошел и в Китае: новый пятилетний план предусматривает кардинальную трансформацию научных проектов национального уровня. Ведущая роль в таких проектах будет отдана индустриальным компаниям и/или совместным предприятиям между индустриями и научными центрами, а не исследовательским университетам и институтам Академии наук Китая, как это было в предыдущие 10 лет.
Предполагается, что все исследовательские проекты Китая будут по умолчанию встраиваться в существующие технологические цепочки и цепочки создания добавленной стоимости. Для компаний, которые планируют инвестировать в фундаментальную науку, будут предусмотрены специальные налоговые льготы (https://academic.oup.com/nsr/article/8/1/nwaa294/6 101 717); а исследователи, которые захотят самостоятельно коммерциализировать результаты своих разработок или поработать в профильной индустрии, смогут брать академические отпуска на срок до шести лет (https://www.nature.com/articles/d41586−021−638−3).
Наконец, в части трансфера результатов из науки в реальный мир есть еще одна важная общая тенденция: помимо традиционных количественных показателей (число публикаций, цитируемость), страны — мировые научные лидеры начинают использовать показатели качественные (признание результатов научным сообществом и применимость этих результатов в экономике, в практике конкретных компаний и понятных индустрий).
Проблема применимости научного результата, конечно, обсуждается уже не первое десятилетие, но в 2020—2021 годах — на фоне коронакризиса — проявилась особенно ярко. Например, анализ научных публикаций, освещающих ИИ‑решения для диагностики Covid-19 (на основе обработки КТ‑снимков), проведенный исследователями из Кембриджа, показал: ни одно из десятков решений, предложенных исследователями по всему миру, не применимо в реальной клинической практике (https://www.nature.com/articles/s42256−021−307−0).
Отчасти по этой причине в последние два года качественные метрики и показатели деятельности университетов и научных центров так активно обсуждаются управленцами всех уровней.
Так, в начале 2021 года Д. Байден поручил всем американским государственным ведомствам разработать и принять «Политики в отношении научной этики» (то есть основные принципы, которыми должны руководствоваться и исследователи, и чиновники, принимающие решения о финансировании исследовательских проектов). В Китае принято решение об отказе от количественных метрик, хотя конкретные качественные метрики (peer review, вклад в социально-экономическое развитие, количество внедрений в промышленность и пр.), по которым будут оцениваться результаты исследований, пока не определены. А в Великобритании для оценки научных результатов уже много лет используется система Research Excellence Framework, включающая, в числе прочего, экспертную оценку применимости результатов исследований и влияния этих результатов на социально-экономическое развитие, качество жизни людей и пр.
Основное новшество в свежей научно-технологической политике — ставка на ускорение перетока исследовательских результатов в экономику, рынки, новые продукты: похоже, управленцы от науки пришли к выводу, что главная проблема научно-технологической политики — не в нехватке исследований, а в том, чтобы осмысленно использовать их результаты.
Конечно, переход к управлению, ориентированному на применимость исследовательских результатов, в науке начался не вчера — все начало меняться в 1980-х годах, на фоне бюджетных дефицитов и появления концепции «инновационной экономики», в рамках которой наука рассматривается как один из элементов цепочки создания инноваций. А в 2000-х к «инновационной экономике» добавились «большие вызовы» — сложнейшие глобальные и национальные проблемы, решения которых государства и общества ждут от науки.
Тем не менее стопроцентно эффективная система трансфера научных результатов в реальную жизнь пока не создана ни в одной стране мира.
Именно поэтому, в отличие от предыдущих версий научно-технологической политики, новое поколение программ и подходов ориентировано в первую очередь на реальную результативность исследований, то есть на появление новых технологий и продуктов, а не на формальные количественные показатели (число публикаций, цитируемость и пр.).
Для решения проблемы трансфера США выбрали централизацию управления инновационным процессом — несмотря на исторически сложившийся локализм и зачастую сложные финансовые и регуляторные отношения между федеральным центром и штатами.
Конгресс США в рамках профильного законопроекта Endless Frontiers Act предложил создать при Национальном научном фонде (NSF) специализированное Управление по технологиям и инновациям (Directorate for Technology and Innovation), которое будет ориентироваться на рыночные перспективы критических технологий: коммуникационных, био-, полупроводников и пр. — и соответствующим образом распределять научное финансирование. То есть следить за тем, чтобы государственные деньги шли на поддержку технологий, которые могут стать подрывными инновациями и дать экономике новое поколение высокотехнологичных продуктов и услуг.
В этой же логике предлагается создать специализированные Институты индустрий будущего (Institutes for Industries of the Future) по приоритетным для страны направлениям: ИИ, квантовые вычисления, робототехника и пр. Эти институты должны стать интеграторами, объединяющими фундаментальную науку, прикладные разработки, создание продуктов и их внедрение в индустриях.
Отдельное направление для обеспечения трансфера — развитие профильных инфраструктур для тестирования новых технологий. На создание полигонов для апробации технологических решений и продуктов (тест-бедов) и опытных производственных площадок планируется потратить $ 15 млрд. Тест-беды — довольно распространенный в США формат (см., например, конгломерат полигонов в области промышленного Интернета вещей Industrial Internet Consortium), но, видимо, существующие мощности кажутся политикам и управленцам от науки и инноваций недостаточными.
Наконец, будет продолжена программа «из лаборатории в рынок» (lab-to-market; начата в 2016 году), в рамках которой финансируются проекты по улучшению экосистем и инструментов для трансфера, привлечение экспертов от индустрий и инвесторов к коммерциализации разработок и пр.
Важно, что трансформация управления с ориентацией на трансфер и новые продукты ожидает не только самые актуальные для США научно-технологические направления — экологию, медицину, робототехнику и пр., — но и направления сложившиеся.
Самый яркий пример в этом плане — Национальная нанотехнологическая инициатива США: она была запущена около 20 лет назад, и к 2020 году стало понятно, что от успехов американских ученых на нанопоприще выигрывают другие страны, в первую очередь Китай (уже в 2017 году он обогнал США по количеству научных «нано-публикаций» почти вдвое, а по количеству патентов — в пять раз). Причина в том, что под фундаментальные исследования в области нанотехнологий была развернута масштабная инфраструктура, но результаты исследований уходили «в пустоту»: не было инфраструктурной поддержки для их коммерциализации.
Теперь инициатива будет пересобрана: появится экосистема поддержки коммерциализации нанотеха, в том числе специализированное направление в рамках программы lab-to-market и профильный акселератор. Кроме того, планируется развернуть магистерские и постдоковские программы по предпринимательству в нанотехнологиях (в формате «университет + профильный исследовательский центр»), с обязательным формированием междисциплинарных проектных команд и созданием продуктовых разработок в ходе обучения.
По схожему пути двинулся и Европейский союз: в рамках Horizon Europe выделено отдельное направление «Трансфер технологий и инновационное развитие»: создается Европейский совет по инновациям (European Innovation Council), получают поддержку развитие инновационных экосистем и трансфер из университетов в рынок (Innovation Capacity Building for Higher Education). Всего на ускорение трансфера планируется потратить около € 13 млрд.
В рамках деятельности Совета по инновациям планируется охватить все стадии инновационного цикла — от появления потенциально прорывной технологии (EIC Pathfinder) до акселерирования проектных команд (EIC Accelerator) и ускорения «созревания» технологий и рынков (EIC Transition).
Важно отметить, что коллеги из ЕС концентрируют внимание и ресурсы на самой острой проблеме большинства научных и технологических стартапов — апробации технологий в деятельности компаний (EIC Transition), то есть на получении бизнес-кейсов и демонстрации эффективности новых решений и продуктов. По этому направлению уже запущены две инициативы: в области медицинских приборов и решений для хранения энергии — с максимальным финансированием по € 2,5 млн на проект.
Проблемной зоной с инновационной точки зрения в ЕС, судя по всему, считаются университеты, не обеспечивающие нужной скорости перетока исследовательских результатов в рынки и индустрии: на инициативу Innovation Capacity Building for Higher Education, которая должна помочь университетам выстроить эффективные системы трансфера результатов исследований, выделено € 3 млрд, и охватывать она будет все проблемные аспекты трансфера — от обучения технологическому предпринимательству до эффективного нетворкинга для начинающих бизнесменов (https://eit.europa.eu/who-we-are/eit-glance/eit-strategy‑2021−2027).
На традиционную же для Европейского союза поддержку инновационных экосистем планируется потратить лишь около 3% «трансферных» средств (€ 530 млн из € 13 млрд).
Заметный сдвиг в части научно-технологической политики и трансфера, конечно, произошел и в Китае: новый пятилетний план предусматривает кардинальную трансформацию научных проектов национального уровня. Ведущая роль в таких проектах будет отдана индустриальным компаниям и/или совместным предприятиям между индустриями и научными центрами, а не исследовательским университетам и институтам Академии наук Китая, как это было в предыдущие 10 лет.
Предполагается, что все исследовательские проекты Китая будут по умолчанию встраиваться в существующие технологические цепочки и цепочки создания добавленной стоимости. Для компаний, которые планируют инвестировать в фундаментальную науку, будут предусмотрены специальные налоговые льготы (https://academic.oup.com/nsr/article/8/1/nwaa294/6 101 717); а исследователи, которые захотят самостоятельно коммерциализировать результаты своих разработок или поработать в профильной индустрии, смогут брать академические отпуска на срок до шести лет (https://www.nature.com/articles/d41586−021−638−3).
Наконец, в части трансфера результатов из науки в реальный мир есть еще одна важная общая тенденция: помимо традиционных количественных показателей (число публикаций, цитируемость), страны — мировые научные лидеры начинают использовать показатели качественные (признание результатов научным сообществом и применимость этих результатов в экономике, в практике конкретных компаний и понятных индустрий).
Проблема применимости научного результата, конечно, обсуждается уже не первое десятилетие, но в 2020—2021 годах — на фоне коронакризиса — проявилась особенно ярко. Например, анализ научных публикаций, освещающих ИИ‑решения для диагностики Covid-19 (на основе обработки КТ‑снимков), проведенный исследователями из Кембриджа, показал: ни одно из десятков решений, предложенных исследователями по всему миру, не применимо в реальной клинической практике (https://www.nature.com/articles/s42256−021−307−0).
Отчасти по этой причине в последние два года качественные метрики и показатели деятельности университетов и научных центров так активно обсуждаются управленцами всех уровней.
Так, в начале 2021 года Д. Байден поручил всем американским государственным ведомствам разработать и принять «Политики в отношении научной этики» (то есть основные принципы, которыми должны руководствоваться и исследователи, и чиновники, принимающие решения о финансировании исследовательских проектов). В Китае принято решение об отказе от количественных метрик, хотя конкретные качественные метрики (peer review, вклад в социально-экономическое развитие, количество внедрений в промышленность и пр.), по которым будут оцениваться результаты исследований, пока не определены. А в Великобритании для оценки научных результатов уже много лет используется система Research Excellence Framework, включающая, в числе прочего, экспертную оценку применимости результатов исследований и влияния этих результатов на социально-экономическое развитие, качество жизни людей и пр.
Новые кадры
При таком внимании к трансферу исследовательских результатов в индустрии и рынки не удивительно, что кадровые приоритеты новых научно-технологических политик сконцентрированы не столько вокруг подготовки «чистых» исследователей (хотя необходимость следовать исследовательской этике и стандартам подчеркивается во многих стратегических документах и выступлениях политиков), сколько вокруг инициатив более широкого плана, которые должны обеспечивать переток научных результатов в экономику, рынки и продукты.
В США ключом к долгосрочному научно-технологическому лидерству считают образование в области науки и технологий (Science, Technology, Engineering and Mathematics, STEM), которое позволит воспитывать исследователей, разработчиков и инноваторов со школьной скамьи. Основные направления в области STEM‑образования зафиксированы в «Приоритетах в области исследований и разработок» на 2022 год (R&D Budget Priorities; специальный документ, утверждаемый каждый год и определяющий объемы бюджетного финансирования науки). Кроме того, в стране утвержден и действует Стратегический план в области развития STEM‑образования.
Помимо вложений в до-университетское образование по науке и технологиям, с кадровой точки зрения научно-технологические планы США включают в себя преимущественно борьбу с гендерным и этническим неравенством; соответствующие приоритеты, в числе прочего, озвучил Д. Байден. Кроме того, предусмотрены отдельные и пока разрозненные инициативы по обучению исследователей технологическому предпринимательству — например, в упоминавшейся выше Национальной нанотехнологической инициативе США.
В направлении развития STEM‑образования движется и Китай: один из ключевых компонентов плана на пятилетку в блоке «Наука и технологии» — трансформация школьного образования (в том числе обновление образовательных программ и учебных материалов), которая позволит ориентировать школьников и студентов на генерацию нового знания, а не на технически корректное дублирование старого и копиистику. Правда, в отличие от США, в Китае предполагается массовое дополнительное финансирование ведущих исследовательских университетов и их образовательных программ (https://academic.oup.com/nsr/article/8/1/nwaa294/6 101 717), начиная с базовых знаний и заканчивая специализированными программами для потенциальных научных звезд.
А коллеги из ЕС все еще бьются над задачей качественного научного результата и хотя бы частичного превращения исследователей в предпринимателей: четверть бюджета программы Horizon Europe, т. е. около € 25 млрд, планируется потратить на блок «Совершенная наука» (Excellent Science), направленный на повышение качества исследований. Конечно, в этом блоке есть и инфраструктурная составляющая, но основные мероприятия по этому направлению — кадровые проекты и инициативы (Marie Skłodowska-Curie Actions), от отдельных курсов до системного управления карьерными траекториями исследователей, поддержки академической мобильности и развития гражданской науки.
При таком внимании к трансферу исследовательских результатов в индустрии и рынки не удивительно, что кадровые приоритеты новых научно-технологических политик сконцентрированы не столько вокруг подготовки «чистых» исследователей (хотя необходимость следовать исследовательской этике и стандартам подчеркивается во многих стратегических документах и выступлениях политиков), сколько вокруг инициатив более широкого плана, которые должны обеспечивать переток научных результатов в экономику, рынки и продукты.
В США ключом к долгосрочному научно-технологическому лидерству считают образование в области науки и технологий (Science, Technology, Engineering and Mathematics, STEM), которое позволит воспитывать исследователей, разработчиков и инноваторов со школьной скамьи. Основные направления в области STEM‑образования зафиксированы в «Приоритетах в области исследований и разработок» на 2022 год (R&D Budget Priorities; специальный документ, утверждаемый каждый год и определяющий объемы бюджетного финансирования науки). Кроме того, в стране утвержден и действует Стратегический план в области развития STEM‑образования.
Помимо вложений в до-университетское образование по науке и технологиям, с кадровой точки зрения научно-технологические планы США включают в себя преимущественно борьбу с гендерным и этническим неравенством; соответствующие приоритеты, в числе прочего, озвучил Д. Байден. Кроме того, предусмотрены отдельные и пока разрозненные инициативы по обучению исследователей технологическому предпринимательству — например, в упоминавшейся выше Национальной нанотехнологической инициативе США.
В направлении развития STEM‑образования движется и Китай: один из ключевых компонентов плана на пятилетку в блоке «Наука и технологии» — трансформация школьного образования (в том числе обновление образовательных программ и учебных материалов), которая позволит ориентировать школьников и студентов на генерацию нового знания, а не на технически корректное дублирование старого и копиистику. Правда, в отличие от США, в Китае предполагается массовое дополнительное финансирование ведущих исследовательских университетов и их образовательных программ (https://academic.oup.com/nsr/article/8/1/nwaa294/6 101 717), начиная с базовых знаний и заканчивая специализированными программами для потенциальных научных звезд.
А коллеги из ЕС все еще бьются над задачей качественного научного результата и хотя бы частичного превращения исследователей в предпринимателей: четверть бюджета программы Horizon Europe, т. е. около € 25 млрд, планируется потратить на блок «Совершенная наука» (Excellent Science), направленный на повышение качества исследований. Конечно, в этом блоке есть и инфраструктурная составляющая, но основные мероприятия по этому направлению — кадровые проекты и инициативы (Marie Skłodowska-Curie Actions), от отдельных курсов до системного управления карьерными траекториями исследователей, поддержки академической мобильности и развития гражданской науки.
Развитие — в регионы
Научно-технологическая гонка требует как фундаментальных исследований, так и новых прикладных исследовательских результатов, и трансфера этих результатов в экономику, и притока новых людей. Между тем ресурсы даже таких научных гигантов, как США, все-таки ограничены, особенно в условиях автономизации и борьбы с иностранным научным шпионажем (см. подраздел «Геополитика и научная автономия»).
Поэтому США вынуждены начать работу с научными и технологическими центрами, ранее не получавшими масштабной государственной поддержки. В рамках Endless Frontier Act Конгресс США предполагает, помимо всего прочего, создать региональные технологические хабы на базе местных университетов, обладающих потенциалом и заделом для создания приоритетных для США технологий, но пока не ставших лидирующими технологическими центрами. Всего предлагается создать 10−15 таких центров; финансирование этой программы может составить около $ 2 млрд в год ($ 10 млрд — на ближайшие пять лет).
Важно, чтобы региональные технологические хабы создавались в формате консорциумов — с участием коммерческих компаний, федеральных лабораторий и широкого круга заинтересованных сторон, включая местные администрации, НГО / НКО и пр.
Формат консорциума выбран не случайно: инициативы консорциального типа — один из основных механизмов, способных гарантировать применимость исследовательских результатов за счет тесного взаимодействия между индустриями и учеными, а также четкого определения предмета деятельности (как правило, консорциумы создаются либо для проведения доконкурентных исследований, либо для решения конкретных научно-технологических задач).
Именно поэтому финансирование региональных хабов / консорциумов пойдет на развитие локальных цепочек поставок, создание региональных венчурных фондов и кредитных линий для коммерциализации разработок, а также на переобучение и переподготовку специалистов. Кроме того, планируется, что со временем региональные технологические хабы выйдут на самоокупаемость: Endless Frontier Act предполагает уменьшение доли федерального финансирования в бюджете консорциумов (с 90% до 75% за четыре года).
Необходимость развития «центров второй волны» специфична для США: в европейской Horizon Europe региональная повестка заложена по определению (через взаимодействие с региональными / страновыми программами и инновационными экосистемами); кроме того, жесткая приоритезация в этой части политически недопустима — ЕС строго придерживается политики «подтягивания отстающих».
Китай же, в свою очередь, опирается на сложившиеся региональные научно-технологические и инновационные хабы (в первую очередь на Пекин, Шанхай и регион Гуаньдун — Гонконг — Макао), в которых концентрируются как человеческие, так и финансовые научные ресурсы (в 2020 году научные и технологические центры, расположенные в этих регионах, получили порядка 50% госфинансирования науки).
Научно-технологическая гонка требует как фундаментальных исследований, так и новых прикладных исследовательских результатов, и трансфера этих результатов в экономику, и притока новых людей. Между тем ресурсы даже таких научных гигантов, как США, все-таки ограничены, особенно в условиях автономизации и борьбы с иностранным научным шпионажем (см. подраздел «Геополитика и научная автономия»).
Поэтому США вынуждены начать работу с научными и технологическими центрами, ранее не получавшими масштабной государственной поддержки. В рамках Endless Frontier Act Конгресс США предполагает, помимо всего прочего, создать региональные технологические хабы на базе местных университетов, обладающих потенциалом и заделом для создания приоритетных для США технологий, но пока не ставших лидирующими технологическими центрами. Всего предлагается создать 10−15 таких центров; финансирование этой программы может составить около $ 2 млрд в год ($ 10 млрд — на ближайшие пять лет).
Важно, чтобы региональные технологические хабы создавались в формате консорциумов — с участием коммерческих компаний, федеральных лабораторий и широкого круга заинтересованных сторон, включая местные администрации, НГО / НКО и пр.
Формат консорциума выбран не случайно: инициативы консорциального типа — один из основных механизмов, способных гарантировать применимость исследовательских результатов за счет тесного взаимодействия между индустриями и учеными, а также четкого определения предмета деятельности (как правило, консорциумы создаются либо для проведения доконкурентных исследований, либо для решения конкретных научно-технологических задач).
Именно поэтому финансирование региональных хабов / консорциумов пойдет на развитие локальных цепочек поставок, создание региональных венчурных фондов и кредитных линий для коммерциализации разработок, а также на переобучение и переподготовку специалистов. Кроме того, планируется, что со временем региональные технологические хабы выйдут на самоокупаемость: Endless Frontier Act предполагает уменьшение доли федерального финансирования в бюджете консорциумов (с 90% до 75% за четыре года).
Необходимость развития «центров второй волны» специфична для США: в европейской Horizon Europe региональная повестка заложена по определению (через взаимодействие с региональными / страновыми программами и инновационными экосистемами); кроме того, жесткая приоритезация в этой части политически недопустима — ЕС строго придерживается политики «подтягивания отстающих».
Китай же, в свою очередь, опирается на сложившиеся региональные научно-технологические и инновационные хабы (в первую очередь на Пекин, Шанхай и регион Гуаньдун — Гонконг — Макао), в которых концентрируются как человеческие, так и финансовые научные ресурсы (в 2020 году научные и технологические центры, расположенные в этих регионах, получили порядка 50% госфинансирования науки).
Геополитика и научная автономия
Наконец, заметная и неоднозначная особенность нового поколения научно-технологических политик — это ставка на научную автономию, охранительство и борьбу с научным шпионажем.
Судя по всему, этот вопрос волнует прежде всего США — и из-за растущей напряженности в отношениях с Китаем, и из-за участившихся в последние годы хакерских атак на американские исследовательские центры (особенно работавшие над вакцинами от нового коронавируса). Конкуренция с Китаем уже перешла из рыночной и производственной сфер в сферу прорывных инноваций, и это прямо угрожает позициям американских технологических компаний на глобальном рынке.
Так что вопрос научной автономии и защиты исследовательского результата — едва ли не единственная сфера, в которой администрация Д. Байдена сохраняет линию Д. Трампа: к числу ключевых рисков для безопасности науки и научных организаций, например, уже причислены нарушения исследовательской этики из-за получения иностранных грантов. Кроме того, есть опасения по поводу целенаправленных диверсий, угрожающих лидирующим позициям США в науке и технологических инновациях (https://www.med.unc.edu/genetics/wp-content/uploads/sites/481/2020/09/Enhancing-the-Security-and-Integrity-of-Americas-Research-Enterprise7.13.20 201.pdf).
В этой связи в начале 2021 года Д. Байден выпустил расширенный меморандум «Возрождение доверия к правительству через исследовательскую этику и управление, основанное на данных», обязав все исследовательские агентства, финансируемые государством, отчитываться по проблемам, связанным с вопросами национальной безопасности в исследовательской сфере — например, предоставлять контролирующим органам данные об исследователях, скомпрометировавших себя участием в китайских грантовых программах наподобие Thousand Talents Plan.
Офис по науке и технологиям при администрации президента США уже разработал и принял методические рекомендации, которые настоятельно советуют (если не сказать — «предписывают») американским научным центрам и университетам надзирать за кибербезопасностью и неразглашением информации об исследованиях на всех уровнях, начиная со студентов и заканчивая высшим руководством. Кроме того, рекомендуется тщательно следить за сотрудниками, которые планируют участвовать в международных грантовых программах, а также плотно работать с местными офисами ФБР, чтобы предотвращать утечки информации и выявлять потенциальных нарушителей. Конечно, до поиска внутренних врагов и коричневых пуговок дело еще не дошло, но тенденция прослеживается довольно четкая.
Китай, продекларировавший движение к научной автономии в 14-м пятилетнем плане, отчасти действует в логике реагирования на ограничения сотрудничества с китайскими научными центрами, появившиеся в США (хотя сама по себе ставка на автономность — отличительная особенность всей новой пятилетки, которая предполагает опору на китайские производства, систему дистрибуции и внутристрановое потребление). Поэтому в приоритете — работа с «бутылочными горлышками» (англ. chokepoint), то есть с научными и технологическими направлениями, которые Китай пока не может развивать полностью самостоятельно (https://www.cfr.org/blog/chinas-quest-self-reliance-fourteenth-five-year-plan).
С точки зрения долгосрочной перспективы, это означает ставку на формирование полноценной и независимой от внешнего влияния системы создания инноваций — от науки до новых высокотехнологичных продуктов и рынков; и именно в такой логике, например, о науке и технологиях в 14-й пятилетке говорит президент КНР Си Цзиньпин в своих публичных выступлениях перед учеными.
Европейский союз на этом фоне пока выглядит вполне благополучно, хотя отдельные ограничения в новой Horizon Europe все же есть. Они касаются участия стран вне ЕС (Швейцария, Великобритания, Израиль) в программах по квантовым компьютерным технологиям и исследованиям космоса. А страны, входящие в Европейскую экономическую зону (Норвегия, Лихтенштейн, Исландия), не получат доступа к космическим программам (https://www.sciencemag.org/news/2021/03/europe-moves-exclude-neighbors-its-quantum-and-space-research).
Наконец, заметная и неоднозначная особенность нового поколения научно-технологических политик — это ставка на научную автономию, охранительство и борьбу с научным шпионажем.
Судя по всему, этот вопрос волнует прежде всего США — и из-за растущей напряженности в отношениях с Китаем, и из-за участившихся в последние годы хакерских атак на американские исследовательские центры (особенно работавшие над вакцинами от нового коронавируса). Конкуренция с Китаем уже перешла из рыночной и производственной сфер в сферу прорывных инноваций, и это прямо угрожает позициям американских технологических компаний на глобальном рынке.
Так что вопрос научной автономии и защиты исследовательского результата — едва ли не единственная сфера, в которой администрация Д. Байдена сохраняет линию Д. Трампа: к числу ключевых рисков для безопасности науки и научных организаций, например, уже причислены нарушения исследовательской этики из-за получения иностранных грантов. Кроме того, есть опасения по поводу целенаправленных диверсий, угрожающих лидирующим позициям США в науке и технологических инновациях (https://www.med.unc.edu/genetics/wp-content/uploads/sites/481/2020/09/Enhancing-the-Security-and-Integrity-of-Americas-Research-Enterprise7.13.20 201.pdf).
В этой связи в начале 2021 года Д. Байден выпустил расширенный меморандум «Возрождение доверия к правительству через исследовательскую этику и управление, основанное на данных», обязав все исследовательские агентства, финансируемые государством, отчитываться по проблемам, связанным с вопросами национальной безопасности в исследовательской сфере — например, предоставлять контролирующим органам данные об исследователях, скомпрометировавших себя участием в китайских грантовых программах наподобие Thousand Talents Plan.
Офис по науке и технологиям при администрации президента США уже разработал и принял методические рекомендации, которые настоятельно советуют (если не сказать — «предписывают») американским научным центрам и университетам надзирать за кибербезопасностью и неразглашением информации об исследованиях на всех уровнях, начиная со студентов и заканчивая высшим руководством. Кроме того, рекомендуется тщательно следить за сотрудниками, которые планируют участвовать в международных грантовых программах, а также плотно работать с местными офисами ФБР, чтобы предотвращать утечки информации и выявлять потенциальных нарушителей. Конечно, до поиска внутренних врагов и коричневых пуговок дело еще не дошло, но тенденция прослеживается довольно четкая.
Китай, продекларировавший движение к научной автономии в 14-м пятилетнем плане, отчасти действует в логике реагирования на ограничения сотрудничества с китайскими научными центрами, появившиеся в США (хотя сама по себе ставка на автономность — отличительная особенность всей новой пятилетки, которая предполагает опору на китайские производства, систему дистрибуции и внутристрановое потребление). Поэтому в приоритете — работа с «бутылочными горлышками» (англ. chokepoint), то есть с научными и технологическими направлениями, которые Китай пока не может развивать полностью самостоятельно (https://www.cfr.org/blog/chinas-quest-self-reliance-fourteenth-five-year-plan).
С точки зрения долгосрочной перспективы, это означает ставку на формирование полноценной и независимой от внешнего влияния системы создания инноваций — от науки до новых высокотехнологичных продуктов и рынков; и именно в такой логике, например, о науке и технологиях в 14-й пятилетке говорит президент КНР Си Цзиньпин в своих публичных выступлениях перед учеными.
Европейский союз на этом фоне пока выглядит вполне благополучно, хотя отдельные ограничения в новой Horizon Europe все же есть. Они касаются участия стран вне ЕС (Швейцария, Великобритания, Израиль) в программах по квантовым компьютерным технологиям и исследованиям космоса. А страны, входящие в Европейскую экономическую зону (Норвегия, Лихтенштейн, Исландия), не получат доступа к космическим программам (https://www.sciencemag.org/news/2021/03/europe-moves-exclude-neighbors-its-quantum-and-space-research).
Россия: догнать и перегнать?
Российскую научно-технологическую политику, судя по всему, тоже ждут серьезные обновления.
Еще в конце 2020 года заместитель председателя правительства Дмитрий Чернышенко объявил, что планируются пересмотр и актуализация действующей Стратегии научно-технологического развития России (СНТР; утверждена указом президента Российской Федерации от 01.12.2016 № 642) — с тем, чтобы актуальная научная стратегия страны учитывала обновленные национальные цели и приоритеты.
Сроки пересмотра СНТР пока не до конца ясны, однако вне зависимости от итогов этого пересмотра нужно иметь в виду, что даже запланированный в «старой» СНТР переход российской науки к работе с приоритетными для страны направлениями еще далеко не завершен. В частности, по данным НИУ ВШЭ (https://issek.hse.ru/ruscience/), научная специализация российских исследовательских центров и университетов стабильна уже несколько десятилетий; более 50% научных публикаций авторства российских исследователей в международных журналах посвящены традиционным для России направлениям (физика, химия и т. д.). Высока вероятность, что обновление стратегии и научно-технологических приоритетов не особо поможет в этом переходе.
Куда лучше обстоит дело с предложениями и проектами в области быстрого трансфера технологий и коммерциализации научных разработок. Министерство науки и высшего образования России, а также профильные организации (из числа университетов, НИИ и пр.) в рамках разработки новой фронтальной стратегии социально-экономического развития России предложили целый ряд инициатив в этой сфере.
Главная из них — создание комплексной платформы университетского технологического предпринимательства, которая работала бы со всем спектром задач и проблем коммерциализации и трансфера, начиная с создания «стартап-студий» и акселераторов и заканчивая массовым выявлением и обучением студентов, склонных к технологическому предпринимательству. И в этом плане предложения в новую стратегию полностью соответствуют мировым практикам — что, в целом, не удивительно, поскольку с проблемой трансфера сталкиваются все страны, хоть сколько-нибудь вкладывающиеся в науку и развитие инновационной экономики.
Россия пока в тренде и в части перехода к управлению наукой через качественные метрики: среди новых предложений министерства науки и высшего образования в стратегию — отказ от «гонки за показателями» и ставка на результаты (вместо контроля процесса и плановых показателей по ходу проведения исследования).
В части подготовки исследователей и кадрового обеспечения российской науки планируется «пересобрать» аспирантуру: еще в конце 2020 года Госдума приняла закон, который сделал защиту кандидатской диссертации обязательной для получения диплома об окончании аспирантуры (тем, кто диссертацию не написал и не представил, будет выдаваться справка). С учетом того, что за последние 10−15 лет количество выпустившихся аспирантов упало в два раза (с 35 тыс. до 18 тыс.), а количество защит диссертаций — в целых пять раз (с 12 тыс. до 2,3 тыс.), важность этого нововведения сложно переоценить. Возможно, эта мера дополнительно снизит объем приема в аспирантуру, но это — едва ли не единственный работающий способ сделать так, чтобы туда попадали люди, которые планируют продолжать научную карьеру.
Дополнительные приятные новшества могут появиться и в том случае, если предложения министерства науки и высшего образования все-таки войдут в новую стратегию социально-экономического развития: в частности, одно из предложений предполагает выдачу аспирантам грантов на проведение исследования, которое ляжет в основу диссертации (вместо стандартной стипендии).
Кроме того, системная работа с компетенциями исследователей предусмотрена и текущей версией национального проекта «Наука», который обязывает вновь создаваемые научно-образовательные центры мирового уровня (НОЦ) разворачивать у себя центры развития исследовательских компетенций для исследователей разного уровня, от магистров до управленцев.
Что касается регионального аспекта научно-технологического развития, то для него в России уже созданы (или создаются) несколько механизмов.
Первый — уже упоминавшиеся научно-образовательные центры (НОЦ) мирового уровня, одно из требований к которым — активное взаимодействие с регионом и бизнесом и, соответственно, наличие понятного вклада НОЦ в региональную экономику: квалифицированные кадры, интеллектуальная собственность, новые рабочие места в университетских малых инновационных компаниях и пр.
Второй — механизм научно-технологических консорциумов, заложенный в программу стратегического академического лидерства «Приоритет 2030», который практически идентичен американским инициативам по созданию региональных научно-технологических хабов на базе университетов. Требования к университетским консорциумам в «Приоритете 2030» не слишком детализированы, однако в любом случае направлены на усиление кооперации между университетами, НИИ, бизнесом и другими сторонами, заинтересованными в научно-технологическом / инновационном развитии, в прикладных разработках и коммерциализации.
Иными словами, пока российская научно-технологическая политика находится в русле общих мировых трендов: как и в случае США, ЕС и Китая, ставка сделана на ускорение «перетока» научных результатов в экономику, рынки и продукты; для этого в том или ином виде планируются переход к управлению наукой по качественным, а не количественным основаниям, а также кадровые программы и усиление роли регионов в научно-технологическом развитии.
Единственное, в чем мы пока не похожи на США и Китай, — это отношение к международному научному сотрудничеству и технологическим партнерствам.
Но тут уж как с геополитической ситуацией повезет.
Российскую научно-технологическую политику, судя по всему, тоже ждут серьезные обновления.
Еще в конце 2020 года заместитель председателя правительства Дмитрий Чернышенко объявил, что планируются пересмотр и актуализация действующей Стратегии научно-технологического развития России (СНТР; утверждена указом президента Российской Федерации от 01.12.2016 № 642) — с тем, чтобы актуальная научная стратегия страны учитывала обновленные национальные цели и приоритеты.
Сроки пересмотра СНТР пока не до конца ясны, однако вне зависимости от итогов этого пересмотра нужно иметь в виду, что даже запланированный в «старой» СНТР переход российской науки к работе с приоритетными для страны направлениями еще далеко не завершен. В частности, по данным НИУ ВШЭ (https://issek.hse.ru/ruscience/), научная специализация российских исследовательских центров и университетов стабильна уже несколько десятилетий; более 50% научных публикаций авторства российских исследователей в международных журналах посвящены традиционным для России направлениям (физика, химия и т. д.). Высока вероятность, что обновление стратегии и научно-технологических приоритетов не особо поможет в этом переходе.
Куда лучше обстоит дело с предложениями и проектами в области быстрого трансфера технологий и коммерциализации научных разработок. Министерство науки и высшего образования России, а также профильные организации (из числа университетов, НИИ и пр.) в рамках разработки новой фронтальной стратегии социально-экономического развития России предложили целый ряд инициатив в этой сфере.
Главная из них — создание комплексной платформы университетского технологического предпринимательства, которая работала бы со всем спектром задач и проблем коммерциализации и трансфера, начиная с создания «стартап-студий» и акселераторов и заканчивая массовым выявлением и обучением студентов, склонных к технологическому предпринимательству. И в этом плане предложения в новую стратегию полностью соответствуют мировым практикам — что, в целом, не удивительно, поскольку с проблемой трансфера сталкиваются все страны, хоть сколько-нибудь вкладывающиеся в науку и развитие инновационной экономики.
Россия пока в тренде и в части перехода к управлению наукой через качественные метрики: среди новых предложений министерства науки и высшего образования в стратегию — отказ от «гонки за показателями» и ставка на результаты (вместо контроля процесса и плановых показателей по ходу проведения исследования).
В части подготовки исследователей и кадрового обеспечения российской науки планируется «пересобрать» аспирантуру: еще в конце 2020 года Госдума приняла закон, который сделал защиту кандидатской диссертации обязательной для получения диплома об окончании аспирантуры (тем, кто диссертацию не написал и не представил, будет выдаваться справка). С учетом того, что за последние 10−15 лет количество выпустившихся аспирантов упало в два раза (с 35 тыс. до 18 тыс.), а количество защит диссертаций — в целых пять раз (с 12 тыс. до 2,3 тыс.), важность этого нововведения сложно переоценить. Возможно, эта мера дополнительно снизит объем приема в аспирантуру, но это — едва ли не единственный работающий способ сделать так, чтобы туда попадали люди, которые планируют продолжать научную карьеру.
Дополнительные приятные новшества могут появиться и в том случае, если предложения министерства науки и высшего образования все-таки войдут в новую стратегию социально-экономического развития: в частности, одно из предложений предполагает выдачу аспирантам грантов на проведение исследования, которое ляжет в основу диссертации (вместо стандартной стипендии).
Кроме того, системная работа с компетенциями исследователей предусмотрена и текущей версией национального проекта «Наука», который обязывает вновь создаваемые научно-образовательные центры мирового уровня (НОЦ) разворачивать у себя центры развития исследовательских компетенций для исследователей разного уровня, от магистров до управленцев.
Что касается регионального аспекта научно-технологического развития, то для него в России уже созданы (или создаются) несколько механизмов.
Первый — уже упоминавшиеся научно-образовательные центры (НОЦ) мирового уровня, одно из требований к которым — активное взаимодействие с регионом и бизнесом и, соответственно, наличие понятного вклада НОЦ в региональную экономику: квалифицированные кадры, интеллектуальная собственность, новые рабочие места в университетских малых инновационных компаниях и пр.
Второй — механизм научно-технологических консорциумов, заложенный в программу стратегического академического лидерства «Приоритет 2030», который практически идентичен американским инициативам по созданию региональных научно-технологических хабов на базе университетов. Требования к университетским консорциумам в «Приоритете 2030» не слишком детализированы, однако в любом случае направлены на усиление кооперации между университетами, НИИ, бизнесом и другими сторонами, заинтересованными в научно-технологическом / инновационном развитии, в прикладных разработках и коммерциализации.
Иными словами, пока российская научно-технологическая политика находится в русле общих мировых трендов: как и в случае США, ЕС и Китая, ставка сделана на ускорение «перетока» научных результатов в экономику, рынки и продукты; для этого в том или ином виде планируются переход к управлению наукой по качественным, а не количественным основаниям, а также кадровые программы и усиление роли регионов в научно-технологическом развитии.
Единственное, в чем мы пока не похожи на США и Китай, — это отношение к международному научному сотрудничеству и технологическим партнерствам.
Но тут уж как с геополитической ситуацией повезет.
Основные компоненты новых научно-технологических политик: сравнение
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ #4_2021