Всемогущий венчур

Акт первый. На сцене те же, входит венчур
Что такое венчур? В чем его назначение? Насколько успешно этот тип социально-экономической деятельности развивается в России?

Прежде всего, необходимо определить предмет. «Стартап», «венчур»,"венчурный фонд","импортозамещение", «модернизация» — все эти термины активно присутствуют в информационном поле. Но при этом мало кто понимает, что́ они означают.

Итак, что такое венчур? Более чем полувековая история вопроса, огромные массивы информации в Интернете — но быстрого ответа, как ни странно, не найти, по крайней мере в русскоязычном сегменте. «Венчурный капитал» есть, «венчурный фонд» есть, «венчурное финансирование» есть, а относительно толковое определение «венчура» нашлось только по одной ссылке из первых десяти.

Оно звучит так: «Венчур — это деятельность, связанная с высоким риском». Но такое определение далеко не исчерпывающее. В этой статье мы будем использовать термин «венчур» в отношении процессов инвестирования и управления в инновационной экономике. Очень важно отметить, что высокий риск — ключевая составляющая природы венчура. Это принципиальный момент. Ведь высокий риск — это плановые высокие потери. Значит ли это, что мы планируем что-то делать, заранее идя на большие потери? Именно так! Принципиальные различия в понимании этого факта обнаруживаются при общении венчурных окологосударственных организаций с Минфином, прокуратурой и Счетной палатой, а у корпоративного менеджмента по инновациям — с финансовым департаментом и советом директоров.

 — Куда делись эти государевы (корпоративные) деньги? Вот тут написано: «десять миллионов».
 — Проинвестированы в проект.
 — И где они сейчас?
 — Деньги были потрачены, но проект не взлетел.
 — Как вы это допустили?
 — Это допускал наш изначальный план…

Продолжение истории читатель знает сам. Между тем именно так и только так работает финансовое измерение венчура. В чем же смысл?

Как венчур работает там, где его придумали
Венчурный фонд — организация, которая вкладывает средства акционеров и внешних инвесторов в десятки проектов на ранней стадии, у которых велик риск неудачи, в обмен на долю в капитале. Таким образом венчурный фонд формирует инвестиционный портфель. На этой стадии командам проектов недоступны иные формы финансирования, кроме венчурных. «Карманных денег» команде хватает в лучшем случае на несколько месяцев, продажи еще не начались, банковский кредит недоступен ввиду отсутствия финансовой истории заемщика и залоговой базы. На помощь приходит венчурный капитал.

Портфель венчурного фонда состоит, как правило, из 20−40 проектов схожей направленности. Представим себя управляющим партнером венчурного фонда. Пусть в нашем гипотетическом фонде будет 40 проектов. По статистике 80−90%, то есть 34 наших проекта, закончатся неудачей, будут закрыты, обанкрочены и списаны с баланса. Еще три-пять выйдут на окупаемость и покажут плавный рост. Мы можем оставить их доли на балансе либо продать профильному инвестору за суммы, которые порядково сопоставимыми с вложенными средствами. Работоспособной эту модель делают оставшиеся один-три проекта, которые должны показать рост стоимости в десятки и сотни раз.

На старте сотрудничества между проектом и фондом для положительного решения об инвестировании нормой считается прогноз роста стоимости в 20−50 раз за четыре года. Это проект обещает фонду, а фонд должен поверить. Мы покупаем долю за миллион, а продаем за 50 миллионов, делая так называемый «выход». Казалось бы, ого-го! Однако давайте посчитаем. Пусть средний чек инвестиций составил 1 млн. Вложили 40 ∙ 1 млн = 40 млн. Прошло четыре года. 34 проекта списали с нулем. Четыре показали трехкратный рост за четыре года, продаем доли в них. Возвращаем 4 ∙ 3 млн = 12 млн. И два проекта показали рост стоимости ∙50. Ура! Тоже продаем наши доли, делаем «выход», 2 ∙ 50 млн = 100 млн. Итого, вложенные 40 млн через четыре года превратились в 112 млн. Подсчитаем доходность. Получается около 30% годовых. Венчурный фонд с такой доходностью не интересен. Тем более что выйти раньше крайне сложно. Для инвестора это четыре года неспокойного сна. 30% годовых — не густо, правда? Потому что доходность в 25−40% годовых можно «ловить» на фондовом рынке через куплю-продажу ценных бумаг.

«Интересная» доходность венчурного фонда начинается от 40−50% годовых: это порог, которого не может перешагнуть массовый фондовый рынок. Конечно, рост стоимости проекта, а значит, и доли венчурного инвестора, в сотни и даже в тысячу раз встречается, однако это уже большая инвесторская удача, управлять которой крайне сложно. К таким результатам идут медленно.

А теперь детский по своей простоте вопрос: зачем вообще городить весь этот огород с риском, портфелями, четырьмя годами переживаний? И почему в России без этого обходились, даже в космос первыми полетели, а теперь вдруг понадобилось? Сам факт того, что это не наше изобретение, должен был сразу, много лет назад, породить исследовательский интерес, подозрительность и бдительность. Но, как водится, и не только в России, понадеялись, что само вырастет. Забегая вперед, отмечу: похоже, венчур в России не так уж нужен. Но обо всем по порядку.
Венчур исторически начал формироваться в США в 1930-х годах как инструмент внутри инновационной экономики.

Расцвет явления пришелся на рубеж 1980−1990-х годов, совпав с очередной технологической революцией, основанной на ИТ. Появились новые возможности. Во-первых, быстро и дешево собирать информацию, обрабатывать ее, моделировать экономику продукта, прогнозировать в цифрах разные сценарии, погружать в ИТ бизнес-процессы организации, измерять их, контролировать и настраивать, учитывать огромные товарные остатки, заказы, клиентские базы, взаиморасчеты с покупателями, время и финансы организации. До эпохи ИТ для этого функционала нужны были десятки и сотни сотрудников. С развитием ИТ это стало помещаться под столом, в крайнем случае — в серверной, а сегодня — в облаке и в ­смартфоне.

Вторая важная возможность, которую дал ИТ-пакет, — быстро и дешево осуществлять глобальную цифровую коммуникацию в реальном времени. Речь идет, естественно, об Интернете.

Третье — мобильная связь. Мы сегодня можем позвонить любому человеку в любой момент.

Что все это дало? Это прочувствовали не все и не сразу, к их беде. Но это стало революцией! Производственный и финансовый капитал, фабрики и пароходы перестали определять позицию клиента на рынке, его лояльность и конкурентоспособность. На первый план вышли видение рыночных возможностей, проблем клиентов, понимание точек неэффективности, барьеров и разрывов в цепочках создания стоимости, скорость разработки концепции продукта, создания бизнес-модели, ее тестирования и адаптации, клиентский сервис. Технологический ИТ-пакет все это обеспечил. Он дал три ключевые возможности.

Первая — осуществлять глобальную доставку и мгновенно отслеживать ее. Вторая — мгновенно принимать и отправлять платежи по всему миру, в том числе розничные. Третья — мгновенно презентовать продукт через сайт и общаться с клиентом. Настало время стартапов — амбициозных, агрессивных, модных, дерзких и очень-очень быстрых. Стремительная скорость разработки бизнес-модели и ее адаптации к рынку — вот основная отличительная черта стартапов и их конкурентное преимущество.

Да, многие стартапы закрылись так же быстро, как и открылись, не выдержав горячей конкуренции. И все они нуждались в деньгах для старта и агрессивного роста. У них не было финансовой истории и не было залогов, чтобы взять кредит в банке. На этот масштабный запрос рынка появился ответ — венчурное финансирование. Появился сам, без государственной программы. Умные деньги сами унюхали, где их ждут и куда надо течь, чтобы сделаться большими умными деньгами. Важно зафиксировать, что в этот период окончательно сформировалась позиция «технологический предприниматель». Йозеф Шумпетер за 75 лет до этих событий («Теория экономического развития», 1912 год) дал прекрасное определение. Для него предприниматель — это «исключительно технологический предприниматель, только тот, кто производит инновации. Он ломает старые структуры рынков и создает на их месте новые, осуществляя „созидательное разрушение“».

Позволю себе еще раз обратить ваше внимание на различие между технологическим предпринимателем (стартапером) и изобретателем, «кулибиным», столь милым нашему отечественному общественному сознанию. Изобретатель, исследователь в университетской лаборатории, конструктор работает с материей, его продукт — техническое решение, изобретение, не имеющее ничего общего с инновацией. Технологический предприниматель работает с рынком, его продукт — изменение структуры рынка, перестроенные цепочки создания стоимости. Вот это и есть инновация — совсем не то, что изобретение. Раньше Вася продавал диван через газету, а теперь продает через Ebay с оплатой по карточке и с доставкой в удобное время. Васе удобно, он экономит время, он рад и готов платить. В жизни Васи произошла инновация; ее обеспечили пакет изобретений, а также ви`дение и усилия технологического предпринимателя.

Подводя итог затянувшемуся вступлению, зафиксируем, что такое стартап. Это не бизнес, не организация, не фирма, не проект, не компания, не люди, не гараж с паяльниками, не ООО и не ИП. Стартап — это поисково-исследовательский период, предшествующий бизнесу. Он начинается, когда технологический предприниматель почувствовал рыночную возможность и решил ею заняться. Затем он проходит стадии задумывания, разработки концепции решения, многократного тестирования бизнес-модели на рынке. Тестируя модель, предприниматель стремится сделать ее прибыльной, подготовить сценарий масштабирования, подтвердить ожидаемую емкость рынка, а также позаботиться о защищенности модели от быстрого копирования, хотя бы временно. Когда все это произошло, тогда начинается бизнес. Start-up в переводе означает «стартование». Не кто-то или что-то, а процесс. Проходя стадию стартапа, технологический предприниматель одним глазом обозревает рынок, а вторым — самые современные технологические возможности, которые наизобретали изобретатели и лаборатории университетов, а также привезли в головах и портфелях выпускники вузов СССР и России.

Поначалу технологических предпринимателей считали гениями с суперсилой — так оно и было. Сегодня это квалификация, управленческая технология, она описана, ей можно научиться. Это сформировало в итоге отдельный пласт компетенций и отдельную группу специалистов — серийных технологических предпринимателей. Они, в партнерстве с венчурными инвесторами, лучше других осуществляют прохождение стадии стартапа, разгоняют проект и затем продают его тем, кто хорошо умеет налаживать бизнес-процессы. А сами начинают новый проект. Их продукт в инновационной экосистеме — это молодые технологические бизнесы, с пылу с жару. Внутренняя кухня технологического стартаперства хорошо показана в фильме «Крайние меры» с Гаррисоном Фордом и сериале «Кремниевая долина».

А как у нас?
Последние 25 лет в России на повестке дня сложная задача — скомпенсировать наше 70-летнее отсутствие в мировой экономике. Все эти годы наша страна строила коммунизм. Вернулась, а тут такое! Мы всего этого «не проходили». Что делать? Идти долго, своим путем, как Китай, не очень получается, масса не та. Быстро-быстро копировать их? Да. Но… Скопировать относительно простые формы, такие как ритейл или коммерческий банкинг, получилось неплохо. А со сложными, такими как инновационная экосистема, не выходит. Справедливости ради стоит отметить: не выходит не только в России.

Десятки государств сделали сотни попыток скопировать Кремниевую долину. Академгородок Новосибирска — надежда Никиты Хрущева после его визита в США, дорогущие технопарки Малайзии, «Кремниевая теснина» (Глазго), «Кремниевая низина» (Лимерик), «Долина Медикон» (Копенгаген), «Кремниевое побережье» (Южная Норвегия), «Кремниевая Саксония» (Саксония), «Баварская долина» (Бавария), «Кремниевый польдер» (Нидерланды), «Доммельская долина» (Эйндховен), «Кремниевая кашба» (Стамбул), «Долина Шалом» (Израиль), «Кремниевое плато» (Бангалор, Индия), «Медийная долина (Инчхон, Южная Корея), «Долина Билликан» (Арнхелленд, Австралия), «Телекоммуникационная долина» (Минас-Жерайс, Бразилия)… Либо ничего не получилось, либо получилось что-то свое, уникальное. В чем причина?

Первый барьер — время. У нас нет лишних 100 лет, чтобы пройти путь самим. Венчур как управленческая технология и Кремниевая долина как феномен выросли, по большей части, естественным образом. Вернее, их вырастило общество в ответ на запросы развивающегося конкурентного рынка. Различные механизмы инновационной экосистемы, в том числе институты венчурного финансирования, формировались в конкурентной среде, подгоняли и шлифовали друг друга. Это значит, что фокус их внимания направлен, во‑первых, на клиента, иначе он не придет, а во‑вторых, на эффективность, то есть прибыльность. Строили все вместе, и строили для себя. Каждый был для кого-то клиентом.

Как определить, кто клиент? Тот, кто платит. Кто клиент при искусственном (не естественном) строительстве экосистемы сверху? Тот, кто платит и заказывает музыку. А не тот, кто на самом деле должен быть клиентом, — не технологический предприниматель, не рядовой инвестор, не университет, не разработчик технических решений, не исследователь. Им отводятся роли в разной степени потерпевших.

Второй барьер — потребность не очевидна. А точно ли нам это надо?

В каждой стране — уникальные структура экономики, культура бизнеса и человеческих отношений, устоявшийся образ мышления. Россия не исключение.

Что это за особенности российского мышления? Отличное исследование под названием «Европейская ценностная типология и базовые ценности россиян» провели специалисты Высшей школы экономики Владимир Магун, Максим Руднев и Питер Шмидт. Приведем несколько выдержек из него и выводы о том, кто мы.

«Российским ценностным классам социальной ориентации присуща главным образом вертикальная социальность, проявляющаяся в ориентации на авторитеты и прежде всего на государство, в отличие от горизонтальной социальности класса ценностей Роста, почти не представленного в России. Ориентация на вертикальные отношения присутствует и у представителей индивидуалистических классов, но для них важно, наоборот, стремление поставить себя выше других людей».

«Наиболее дефицитным для России, как и для большинства других постсоциалистических стран, является ценностный класс Роста, сочетающий приверженность социальным ценностям Заботы (альтруизма, толерантности, равенства и справедливости) и индивидуалистическим ценностям Открытости (самостоятельности, смелости и стремления к новизне)».

Осмелюсь предположить, что этот дефицитный класс — как раз тот самый класс предпринимателей, тех, кто чувствует в себе амбиции менять и улучшать мир там, где они видят барьеры и разрывы.

Где хотят работать 9 из 10 сегодняшних молодых людей? В министерстве, в сырьевой корпорации, в МВД, в мэрии. Какую структуру экономики это формирует?

По целому ряду признаков Россия по-прежнему скорее относится к нерыночному, неконкурентному типу экономики. На это указывают, в частности, доля государства в экономике, доля малого и среднего бизнеса в экономике, уровень доверия к рыночным и правовым институтам, например к суду, уровень доверия к фискальным функциям государства. Экономике, не работающей на принципах конкуренции, сложно быть инновационной. А зачем? Инновации жизненно необходимы там, где нужно обогнать конкурентов. А если конкурентов нет… зачем напрягаться?

Экономическую модель нашей страны скорее можно отнести к рентной распределительной, где между субъектами распределяются средства госбюджета и недра. Здесь нет никакого криминала, и такая модель вполне может работать, и даже позволяет добиваться прорывов, которые, правда, по большей части уникальные и плохо масштабируемые.

Таким образом, принципы функционирования отечественной экономики не содержат блоков и разрывов, для закрытия которых предназначены венчурные инструменты. Венчур внутри неинновационной неконкурентной экономики — это театральная постановка и карго-культ, причем недешевый.

Конечно, президент и правительство могут объявить великую инновационную перестройку! Запустить стартапы! Но, к сожалению, не получается.

Решением правительства можно построить детский садик, мост, завод. Решением Госдумы можно принять закон. Но государственные институты не могут создать тысячу успешных стартапов, даже один не могут. Решения властей — это о том, как правильно потратить деньги. Тогда как стартап — это о том, как заработать. Ответ на вопрос: «Как заработать?» — дает клиент. Которого надо найти и заинтересовать продуктом, убедить его приобрести.