Великие любители

Речь, конечно, идет не о стародавних временах, когда границы между разными областями науки и занятиями были размыты, специализированного и настоящего научного образования в известном нам смысле не существовало, а все сведения о реальном мире могли уместиться в несколько книжных томов. При таких обстоятельствах таланты с научным мышлением неизбежно были универсалами: занимались самыми разными вопросами и иногда достигали важных результатов сразу в нескольких сферах.

Это можно сказать о многих философах древности и Средневековья; каждый из них мог охватить круг тем, который сегодня слишком широк для целого научного центра. Во времена, когда профессии парикмахера и хирурга считались смежными, а исход вой­ны зависел, конечно же, от расположения звезд, не было ничего удивительного и в совмещении, например, химических опытов с поэзией или астрономических открытий — с акушерством. Результатом такой разносторонности было то, что в трудах великих пророческие открытия зачастую соседствовали с потрясающей чушью.

С приближением науки к объективной реальности, ее усложнением и разделением на самостоятельные дисциплины, формированием образования и научных учреждений в современном смысле этих слов появились профессиональные ученые, глубоко погруженные каждый в свой предмет. Однако платой за профессионализм стала меньшая универсальность: всё труднее и всё меньшему числу исследователей удавалось полноценно совмещать несколько дисциплин и тем более — сочетать науку с серьезными ненаучными занятиями. Все труднее было и сделать ­что-либо стоящее в науке, не получив предварительно профильного образования, то есть не ознакомившись со знаниями, отобранными и накопленными человечеством в данной области; а объем этих накоплений рос лавинообразно. В Европе эти качественные изменения становятся все более ощутимыми начиная примерно с XVII века. Однако и в последние столетия все же встречались люди с исключительной судьбой, не подчинявшиеся общим закономерностям.

Памфлеты с дифференциальным исчислением
Француз Блез Паскаль (1623−1662) известен прежде всего как выдающийся ученый, внесший важный вклад в развитие математики и физики. В его работах содержались, среди прочего, зачатки теории вероятности, проективной геометрии, математического анализа, основы гидростатики. Он проявил себя и как талантливый изобретатель: среди его прикладных творений — один из первых в истории функционирующих арифмометров (механических счетных машин), а также принципиальные устройства альтиметра (высотометра) и гидравлического пресса; он усовершенствовал барометр. В то же время Блез Паскаль, проживший лишь около 39 лет, успел проявить себя и в сферах, далеких от точных наук и техники: он занял заметное место в истории философии и теологии, а также стал одним из классиков французской литературы, повлиявших на ее развитие в XVII и последующих веках.

Превращение ученого-­естествоиспытателя в философа и писателя, которого признавали всемирно-­историческим явлением такие фигуры гуманизма, как Вольтер и Лев Толстой, стало результатом радикального преобразования личности «Власа Паскаля» (как его называл Лев Николаевич). Во второй половине 1640-х годов Паскаль всерьез увлекся религией, вошел в сообщество янсенистов — последователей нидерландского католического священника Корнелиуса Янсена. Под влиянием религии к середине 1650-х годов мировоззрение и жизнь Паскаля резко меняются: он становится до крайности набожным (чего нельзя было сказать о нем и его семье раньше) и сознательно отходит от занятий наукой, считая их греховными. С этого времени и до самой смерти он превращается в полузатворника (значительную часть времени проводит в монастыре Пор-­Рояль — тогдашнем оплоте янсенистов, где стала монахиней любимая младшая сестра Блеза, некогда спасшая их семью от опалы), ведет чрезвычайно аскетический образ жизни и посвящает себя, за редкими исключениями, вопросам духовного и морального порядка. На фоне такого мировоззренческого переворота он создает ряд немногочисленных, но ярких религиозно-­философских и литературных произведений. Среди них: «Провинциалы, или Письма, написанные Луи де Монтальтом одному из своих провинциальных друзей» (известно под сокращенным названием «Письма к провинциалу»); «Сравнение первых христиан с нынешними»; «Молитва об употреблении болезней во благо»; «Искусство убеждать». Разрозненные записи Паскаля второй половины 1650-х годов, которые он предназначал, как предполагается, для включения в некий обобщающий фундаментальный труд, отражающий его мировоззрение в последний период жизни, были объединены, структурированы и опубликованы после смерти Блеза (впервые в 1670 году) в произведении, известном как «Мысли».

Яркий пример литературного творчества Паскаля — 18 опубликованных поочередно, начиная с января 1656 года, «Писем к провинциалу». Целью этой серии, авторство которой первоначально скрывалось, была дискредитация деятельности во Франции крайне влиятельного в ту пору ордена иезуитов, добивавшегося объявления янсенистов вне закона и закрытия Пор-­Рояля. «Письма» произвели сильнейшее впечатление на общественное мнение, спровоцировали широкое противодействие иезуитам и стали классикой литературного памфлета.

Последние годы жизни Паскаля ознаменовались рядом личных драм, ухудшением здоровья, творческими метаниями. Однако дар этого человека был столь велик, что, подобно растению, пробивающемуся сквозь камни мостовой, он продолжал создавать бессмертные плоды даже на самой неподходящей почве: на фоне помешательства Блеза на религиозных вопросах, сопровождаемого иступленным аскетизмом, постоянным физическим и моральным самоистязанием и тяжелыми вспышками различных заболеваний. Именно в таких обстоятельствах его ум порождает, в ряду прочего, зачатки интегрального и дифференциального исчислений (1659 год), обретших завершенный вид позже — в работах Готфрида Лейбница и Исаака Ньютона. Психическое состояние Блеза Паскаля на закате жизни остается предметом дискуссий, но его феноменальные умственные способности — окончательный приговор истории, не подлежащий обжалованию.

От молнии до скипетра
Бенджамин Франклин (1706−1790) более всего известен как один из самых почитаемых отцов-­основателей Соединенных Штатов Америки. В отличие от большинства других создателей этого государства, Франклин не занимал высших должностей в федеральных органах власти, он был скорее одним из неформальных лидеров новообразованной страны. Бенджамин был намного старше других ключевых основателей США (годился им в отцы или деды), умер еще в начале президентского срока первого главы государства Джорджа Вашингтона и, возможно, просто не успел достичь политических высот, соответствующих его талантам и заслугам. Наиболее существенные посты в федеральных структурах, которые занимал Франклин, — глава почтовой службы и посол США во Франции. Его дипломатическая деятельность в Париже помогла получить крайне важную для борьбы североамериканских колоний за независимость поддержку основного соперника Великобритании, а также добиться выгодных для сепаратистов условий мира с Лондоном. Помимо мирного договора с Англией 1783 года, Франклин также участвовал в подготовке Декларации независимости и Конституции США — двух важнейших документов, заложивших основу этого государства.

Авторитет Франклина и его привлечение к важнейшим для молодой страны международным переговорам объяснялись не только его заметным местом в американской политике, занятым еще до революции, но и тем, что к моменту ее начала он был, вероятно, самым известным в мире коренным жителем английской колонии. Эту славу Франклин приобрел, прежде всего, своими исследованиями в самых разных областях: он внес вклад в создание метеорологии, геофизики, океанологии, демографии, оптики и ряда иных дисциплин. Однако наибольшие заслуги признаны за ним в изучении электричества, которым он занимался, главным образом, в 1740—1750-х годах. Франклин первым или одним из первых: опроверг существование разных видов электричества, отождествив все электрические явления с одной особо тонкой материей (флюидом, или «электрическим огнем»), состоящей из одинаковых элементарных носителей, избыток которых он предложил считать положительным зарядом, а недостаток — отрицательным; фактически постулировал закон сохранения заряда (ставший одним из фундаментальных в классической физике); разделил вещества на проводники и диэлектрики, верно определив некоторые их базовые свой­ства; развил представления о принципах действия конденсаторов; доказал существование атмосферного электричества, электрическую природу молнии и грома. С легкой руки Франклина в физике электричества и электротехнике укоренились термины, которыми пользуются до сих пор: «отрицательный/положительный заряд» («плюс» и «минус»), «заряжать» и «разряжать», «конденсатор», «(электрическая) батарея» (в то время — применительно только к конденсатору), «проводник», «обмотка», «заземление» и другие.

Франклину принадлежит также ряд технических идей и изобретений, среди которых, наряду с находками сомнительных авторства (кресло-­качалка) или практической эффективности («печь Франклина»), можно выделить конденсаторную батарею, бифокальные очки, электрический запал и основной принцип работы криогенной техники, воплощенный в большинстве ее видов лишь в последующие столетия. Но самая значимая его новация, используемая повсеместно и приносящая огромную пользу, — это, конечно, громоотвод. Предметом особого восторга современников было то, что это изобретение и связанное с ним доказательство электрической природы молнии не стали результатом случайного открытия в ходе опыта (как часто бывало в истории науки), а появились первоначально как умозрительные построения, подтвержденные затем несколькими экспериментальными способами.

Франклин так и остался самоучкой: он не получил систематического научного образования, не знал математики (его труды не содержат ни формул, ни геометрических построений — лишь редкие рисунки). Однако прирожденный ум и талант экспериментатора помогли ему выдвинуть ряд интуитивных представлений о природе электричества, часть которых оказались неверными, но плодотворными — направившими последующие исследования ученых в нужное русло (например, об универсальном электрическом флюиде); другая же часть пережила всю дальнейшую эволюцию физики и сохранилась в современной науке практически в неизменном виде (закон сохранения заряда). Судьба благоволила этому человеку: некоторые его эксперименты содержали фатальные ошибки, которые при определенном стечении обстоятельств могли привести к гибели участников и неверным выводам; однако большие неудачи прошли стороной. Славу Бенджамина как разностороннего феномена в глазах современников характеризует емкое высказывание о нем известного французского экономиста и государственного деятеля второй половины XVIII века Анна Робера Тюрго, которое в латинском и английском вариантах фигурирует на многих изображениях Франклина и памятниках ему: «Он отнял молнию у небес и скипетр — у тиранов».

Карточный домик рядом с башней
Венгр Янош Бояи (1802−1860) известен как один из создателей неевклидовой геометрии — исторически первой ее разновидности (гиперболической), называемой иногда геометрией Бояи — Лобачевского или просто Лобачевского (по имени русского математика Николая Лобачевского, 1792−1856). Сомнения в том, что геометрия Евклида — единственно возможная, появились еще в Древнем мире. В Новое время, когда математика стала обретать современную сложность, некоторые ученые пришли к отдельным аспектам неевклидовой геометрии еще до Бояи и Лобачевского (в частности, «король математиков» Карл Фридрих Гаусс [1777−1855] в переписке и отзывах на работы обоих давал понять, что выводы русского и венгра не стали для него открытием; см. Справку 1), однако в цельном и опубликованном виде первый вариант неевклидовой геометрии появился именно у Лобачевского и Бояи. Примечательной чертой взглядов Бояи было то, что он не исключал возможности проявления неевклидовых законов в реальном, физическом пространстве.

Между тем венгерский «Коперник геометрии» (как его иногда называют, подобно аналогичной характеристике Лобачевского) не имел специального математического образования и никогда не относился к университетской или академической среде — он был кадровым военным, вплоть до своей смерти не опубликовавшим самостоятельно ни одной научной работы; единственным прижизненным изданием его идей было 26-страничное приложение к объемному труду его отца (Tentamen) — видного профессионального математика Фаркаша (в германизированном варианте — Вольфганга) Бояи (1775−1856); в этом «Аппендиксе» (Appendix), впервые опубликованном в 1831—1832 годах на латыни, содержалась суть того переворота в геометрии, который обессмертил имя Бояи-младшего.

Янош Бояи происходил из обедневшего венгерского рода, чьи корни прослеживаются до XIII века. В 1818 году, в неполные 16 лет, Бояи поступает в Императорско-­королевскую военно-­инженерную академию в Вене (учеба, стоившая 25-летнего профессорского оклада Бояи-старшего, пребывавшего в постоянной нужде, была оплачена деньгами, взятыми отцом взаймы у венгерских аристократов). Через пять лет Янош успешно заканчивает академию, будучи, по оценке преподавателей, сильнейшим учеником своего курса. После этого около 10 лет он служит в различных регионах империи Габсбургов. Основной сферой его профессиональной деятельности были фортификационные сооружения: он принимал участие в ремонте и модернизации укреплений различных городов, в том числе Арада, Сегеда, Лемберга (ныне Львов), Надьварада (Орадя), Ольмюца (Оломоуца), Темешвара (Тимишоара). Говорят, что Янош до конца жизни гордился своим военно-­инженерным образованием и офицерским статусом; он упоминал их, подписывая большинство официальных бумаг и «Аппендикс».

В конце 1820-х годов состояние здоровья Я. Бояи стало ухудшаться (как предполагается, в этом сыграла роль перенесенная малярия), он неоднократно серьезно болел. В 1831 году он подхватил холеру, а после дорожного происшествия, случившегося летом 1833 года (его экипаж перевернулся, Янош получил тяжелые травмы и сильно ударился головой), его окончательно признали негодным к строевой службе и комиссовали в капитанском звании, назначив пенсию — 400 золотых гульденов в год (примерно таким же было профессорское жалованье его отца; снять скромное жилье в крупном провинциальном городе в то время стоило несколько десятков гульденов в месяц, а купить приличный дом там же можно было за 10−20 тыс. гульденов).

Вторая половина жизни Яноша Бояи прошла внешне непримечательно и однообразно: 27 лет он прожил почти безвыездно в трансильванском городе Марошвашархей (ныне Тыргу-­Муреш в Румынии; на протяжении многих веков, до 1920 года, Трансильвания относилась к Венгрии) и расположенном недалеко селе Домалд (сегодня — Виишоры), где по линии матери Яноша его семье досталось маленькое имение. Бояи-младший почти не общался непосредственно с представителями математического сообщества; хотя он имел доступ к довольно обширной научной литературе и много читал, вследствие недостатка профессиональных коммуникаций он, по мнению специалистов, не был знаком с рядом известных тогда работ, и его представления о современных ему математических достижениях были неполными (например, с похожей на свою теорией Лобачевского он ознакомился лишь в конце 1848 года, спустя без малого два десятилетия после ее публикации — слишком долго даже по меркам неспешных коммуникаций того времени). Выйдя в отставку, он продолжал работать в почти полной изоляции от научного мира, главным окном в который для него оставался отец — авторитетный ученый и преподаватель с хорошими связями, но к тому времени уже пожилой, отошедший от ряда дел. На закате жизни Бояи-младший потерял даже собственную крышу над головой и последние восемь лет мыкался по убогим съемным квартирам. Лишь сохранившиеся рукописи этого болезненного человека, многие годы жившего на пенсию отставного младшего офицера, питавшегося плодами своего огорода и имевшего хронический разлад в семейной жизни, выдают в нем математического гения, не замеченного Фортуной.

Прелат генетики
Подданный австрийской короны, силезец Иоганн (c 21 года — Грегор) Мендель (1822−1884) известен как один из основоположников научных взглядов на наследственность, развитие которых (вкупе с исследованием изменчивости и ряда других явлений) привело, в конце концов, к появлению современной генетики. На основе многочисленных опытов, наиболее удачные из которых были проделаны в 1856—1863 годах на растениях (прежде всего горохе), Мендель вывел закономерности наследования родительских признаков более чем в одном поколении, включая их численное распределение. В отличие от большинства предшественников, он верно предположил, что отдельные наследственные признаки не смешиваются произвольно и не теряются безвозвратно, а проявляются в последующих поколениях в чистом виде.

Примечательно, что неоднократные попытки Менделя получить официальное образование в той области, в которой он в конце концов совершил исторические открытия, оказались безуспешными: он несколько раз проваливал экзамены по биологии и ряду других предметов. В результате Грегор сделал иную карьеру: в возрасте около 21 года он принял монашеский сан и всю последующую жизнь оставался священнослужителем, достигшим в зрелые годы высокого титула прелата католической церкви. На протяжении нескольких десятилетий Мендель занимался (нередко параллельно с духовными обязанностями) наукой и преподаванием различных светских дисциплин, к которому был допущен, не имея законченного университетского образования.

Между тем выдвинутая Менделем теория, (опубликованная им в 1865—1866 годах) встретила активную критику в научном мире, а сам он, проделав ряд дополнительных экспериментов, на первый взгляд опровергавших его ранние выводы, разочаровался в своем открытии. В результате в последнюю треть жизни Грегор отошел от занятий наукой: в 1868 году Мендель возглавил Августинское аббатство в Брно (Моравия — тогда Австро-­Венгрия, ныне Чешская Республика) и в дальнейшем посвятил себя обязанностям священнослужителя, администратора и общественного деятеля.

Идеи Менделя не получили признания ни при его жизни, ни в течение примерно 40 лет после его смерти. Как и в случае, например, периодического закона Дмитрия Менделеева, появившегося до формирования современных представлений о строении атома, закономерности Менделя существенно опередили современный ему уровень науки, их нельзя было объяснить с позиций имевшихся на тот момент знаний. Идеи австрийского священника были по достоинству оценены лишь в начале XX века, а их автор в итоге признан предтечей генетики.

Химик «Могучей кучки»
Александра Порфирьевича Бородина (1833−1887), наполовину грузина, чаще всего вспоминают как одного из музыкальных классиков. В полном смысле русский композитор — член «Могучей кучки», состоявшей из пяти видных творцов музыки, провозгласивших своей целью воплощение в ней самобытных национальных мотивов, — он стал автором немногих, но выдающихся произведений; среди них монументальная, но не завершенная за 18 лет (дописанная Николаем Римским-­Корсаковым и Александром Глазуновым) опера «Князь Игорь»; Вторая симфония (Владимир Стасов назвал ее «Богатырской»); Первая симфония (получившая с 1880 года наибольшее признание зарубежных современников). Примечательна симфоническая поэма «В Средней Азии», посвященная родоначальнику этого музыкального жанра, выдающемуся композитору и феноменальному пианисту Ференцу Листу, с которым Бородин был знаком лично. Заметный след оставил Александр Порфирьевич и в лирической музыке: два струнных квартета и полтора десятка песен и романсов, часть которых — на слова самого композитора. Не все произведения Бородина сохранились (неизвестны многие ранние его сочинения), какие-то не были записаны или закончены (как Третья симфония, фрагменты которой впоследствии по памяти реконструировал А. К. Глазунов).

Между тем Бородин, не получивший музыкального образования, в искусстве был формально любителем, а настоящей его профессией, с которой он делил страсть к музыке, была химия. Незаурядный ученый, Бородин получил образование и всю жизнь проработал в петербургской Медико-­хирургической академии; он стал одним из создателей Русского химического общества, специализировался на органической и медицинской химии. С работ Бородина, в частности, ведет отсчет химия фторорганических соединений, ныне используемых для получения фармацевтических препаратов, хладагентов, тефлона, устойчивых термостойких смазок, полимеров и т. п. Первое в истории такое соединение (бензоилфторид), полученное искусственным путем, он синтезировал в 1862 году. Бородин много занимался малоизученной в то время областью химии — исследованием альдегидов (соединений, чьи молекулы содержат звено CHO), нашедших затем широкое применение при создании лекарств, средств биологической консервации, взрывчатых веществ, парфюмерии, пластмасс и т. д. Бородин, в частности, впервые (параллельно с французским химиком Шарлем Вюрцем) синтезировал один из основных альдегидоспиртов — альдоль, который позже стал использоваться в медицине, при производстве полимеров. Бородин нашел способ получения ряда галогенозамещенных углеводородов, которые позже стали применяться в промышленной органической химии, производстве фреонов и других областях.

По ряду свидетельств, Бородин отличался некоторой рассеянностью и чрезвычайно мягким характером, контрастирующим с величественными мотивами ряда его музыкальных произведений. Он разрывался между своими главными занятиями, а представители научного и музыкального сообществ тянули его в разные стороны: так, выдающиеся русские химики Николай Зинин (наставник Бородина) и Дмитрий Менделеев неодобрительно высказывались о его увлечении музыкальным сочинительством, тогда как Римский-­Корсаков и другие «музыкусы» (шутливый эпитет Бородина) сетовали на его хроническую занятость «всякими глупостями», мешавшими ему закончить оперу и симфонии годами и десятилетиями. Серьезное влияние на Бородина как композитора оказывала его жена Екатерина Протопопова — одаренная пианистка и влиятельный «домашний» музыкальный критик. Сам же Бородин считал своим основным делом науку.

«Главный композитор российской химии» стал редким примером вполне симметричного распределения таланта между чувственной (искусство) и логической (естественные и точные науки) сферами. Он скончался скоропостижно на 54-м году жизни, явно не успев сделать всего, что хотел и мог бы, в музыке и науке; однако и свершенного им оказалось достаточно, чтобы обеспечить Бородину славу, буквально звучащую до сих пор.

Мюнхгаузен, открывший правду
Уроженец Северной Германии Генрих Шлиман (1822−1890) вошел в летопись науки как первооткрыватель микенской цивилизации — первой из ставших достоверно известными архаических греческих культур бронзового и раннего железного веков, существовавшей 3−5 тыс. лет назад. Значение этого открытия в XIX веке иллюстрирует тот факт, что даже в базовых научных представлениях об этой эпохе Эгейского мира (религия, письменность и др.) до сих пор сохраняются большие пробелы. Более известная широкой общественности заслуга Шлимана — открытие легендарной Трои, доказательств существования которой как реального, а не мифического города ранее не существовало. Свершения этого человека впечатляют и с сугубо технической точки зрения: ему удалось найти и раскопать драгоценные (в прямом и переносном смысле) артефакты, скрытые в достаточно видных местах настолько хорошо, что за тысячи лет до них не добрался ни один из многочисленных кладоискателей, а также археологов, копавших буквально там же до немецкого первооткрывателя. Исторической науке повезло со Шлиманом и еще кое в чем: не всякое государство в то время было готово щедро финансировать раскопки неизвестно чего; Шлиман покрывал все расходы из своего кармана, включая затраты на налаживание отношений с властями, противодействовавшими его работе.

Между тем первые две трети жизни Генриха совсем не походили на биографию ученого. В 1840-х годах низкорослый, тщедушный, не блещущий здоровьем молодой человек из бедной семьи, не получивший к тому времени приличного образования и поначалу едва сводивший концы с концами на подсобных работах вдали от дома, буквально за считанные годы превращается в успешного предпринимателя, дела которого год от года идут в гору. С этого времени, если верить его дневникам и воспоминаниям, интенсивность его перемещений по миру, деловых контактов и предприятий, туристических поездок потрясает. Что бы он ни делал, в какие бы авантюры ни пускался, в каких бы опасных ситуациях ни оказывался — всё заканчивалось для него удачно, увеличивая его состояние и позволяя делать всё, что ему вздумается; лишь изредка судьба щелкала его по носу, доставляя временные неприятности, из которых он неизменно выходил невредимым и еще более преуспевающим. Хотя некоторые исследователи сомневаются во многих эпизодах его автобиографии, указывая на их картинность и подозрительное сходство с публикациями того времени, одно не вызывает сомнений: Шлиман действительно разбогател и был склонен и способен совмещать бизнес с интенсивным самообразованием, а затем и с историческими изысканиями. В течение жизни он выучил около дюжины языков, обладая великолепной памятью и талантом полиглота.

К концу 1860-х годов Шлиман расстался с Россией, подданным которой был полтора десятилетия, фактически купил гражданство США и окончательно «заболел» Грецией, по своему обыкновению целиком погрузившись в новую для себя среду: он подолгу жил в этой стране, совершенствовал свои греческий и древнегреческий языки, сменил русскую жену на гречанку, углубился в древнегреческую историю и литературу и занялся регулярными археологическими раскопками в регионе Эгейского моря.

Подобно главной страсти последней трети его жизни — истории Древней Греции, во многих эпизодах которой отделить мифы от реальности не в состоянии сама наука, — в дошедшей до нас биографии Шлимана его настоящая жизнь, похоже, сплетена с выдумками, порожденными, в числе прочего, тщеславием и самомнением, которые по размерам были, очевидно, под стать его действительным талантам. Шлиман имел все шансы остаться в памяти потомков как удачливый авантюрист-­Мюнхгаузен, сколотивший из ничего заметное состояние, влезая в рискованные проекты, меняя страны и города, языки и подданства, а порой — друзей и близких. Однако к этой жизненной чехарде он сумел прибавить исторические — в буквальном и переносном смысле слова — научные открытия, затмить которые не смогла даже изрядная доля вранья, заставившая многих его критиков сомневаться и в том, что на поверку оказалось правдой. Открыв Илион, Шлиман в каком-то смысле оживил сказку Древней Греции, отыскав точку пересечения мифического мира ее богов, художественного вымысла гомеровского эпоса и исторической реальности.