От количества к качеству
НАУКА / #3_2021
Текст: Наталия АНДРЕЕВА / Фото: ТАСС
Наука, к которой государства уже сорок лет подходят как к индустрии, все больше напоминает конвейер, а не свободный творческий поиск. Чтобы выйти из кризиса бессмысленного перепроизводства научных публикаций и вернуться к по-настоящему прорывным исследованиям, ведущие мировые университеты и научные центры (и заодно государства) кардинально меняют систему управления наукой. В России конвейерный принцип управления пока сохраняется, но, кажется, свет в конце научного тоннеля все же виден.
Долгий и непростой переход к «эффективному» государственному управлению наукой, начавшийся в мире еще в 1980-х вместе с кризисом бюджетных дефицитов и перераспределением финансирования, к началу 2020-х годов привел к неоднозначным последствиям.
С одной стороны, научные организации и команды трансформировались — оптимизировали исследовательский процесс, чтобы «успевать» за растущими требованиями со стороны государства и рынков. С другой, постоянная гонка за формальными количественными показателями привела к падению качества научных результатов, кризису воспроизводимости (усугубленному вопросами коммерческой тайны и интеллектуальной собственности) и формированию крайне нездоровой исследовательской культуры, которая провоцирует профессиональное выгорание.
Проблему падения качества стра́ны — мировые научные лидеры начали решать практически сразу после введения индустриальных метрик оценки науки, в самом начале 1980-х, внедряя принципы научной этики (research integrity) и открытой науки, которые должны были задать стандарты исследовательского процесса, и в первой половине 2020-х придя к мысли о том, что необходима трансформация всей системы государственного управления наукой.
С одной стороны, научные организации и команды трансформировались — оптимизировали исследовательский процесс, чтобы «успевать» за растущими требованиями со стороны государства и рынков. С другой, постоянная гонка за формальными количественными показателями привела к падению качества научных результатов, кризису воспроизводимости (усугубленному вопросами коммерческой тайны и интеллектуальной собственности) и формированию крайне нездоровой исследовательской культуры, которая провоцирует профессиональное выгорание.
Проблему падения качества стра́ны — мировые научные лидеры начали решать практически сразу после введения индустриальных метрик оценки науки, в самом начале 1980-х, внедряя принципы научной этики (research integrity) и открытой науки, которые должны были задать стандарты исследовательского процесса, и в первой половине 2020-х придя к мысли о том, что необходима трансформация всей системы государственного управления наукой.
Цифра
~ 70%
исследователей, пытавшихся повторить результаты коллег, опубликованные в научных журналах, не смогли этого сделать; большинство исследователей характеризуют сложившуюся ситуацию как кризис воспроизводимости.
Источник: опрос журнала Nature.
Источник: опрос журнала Nature.
Словарь
Равнозначного перевода словосочетания research integrity на русский язык нет; наиболее близкое по значению выражение — «научная этика», и в этой статье оно используется как полный эквивалент research integrity, обозначающий не столько этику или мораль, сколько «широкий набор норм и правил, которыми руководствуется исследователь в своей профессиональной деятельности».
Стандарты качества: научная этика и открытая наука
Вопрос о достоверности и качестве исследовательского результата, конечно, не нов: первые «кодексы научной этики», сформулированные самими учеными, появились еще в начале — середине XX века («Мораль в науке» Альберта Байета 1931 года, «Социология науки» и институциональные императивы Роберта Мертона 1942-го и пр.).
Публичные же «официальные» обсуждения научной этики и злоупотреблений в науке в западных странах начались в 1970-х годах — и были связаны, в числе прочего, с появлением большого количества третьесортных исследований по спорным темам, за которые платили крупные компании. Например, исследования, ставившие под сомнение вред, который курение наносит здоровью, проспонсированные американской табачной индустрией. Или не менее спорные исследования, касавшиеся вреда от разного рода химикатов, которые заказывали химические или фармацевтические компании.
В результате к началу 1980-х злоупотребления и нарушения в науке стали предметом разбирательств. Первыми этим вопросом озаботились США: в 1981 году в специальном комитете при Палате представителей состоялись слушания по нескольким довольно громким делам, связанным с нарушениями научной этики и подтасовкой данных в области биомедицинских исследований. Дальнейшее расследование выявило целый ряд подобных нарушений в научно-исследовательских центрах и университетах, получавших финансирование от Департамента здравоохранения.
Основным инструментом для решения этой проблемы и стала научная этика — набор принципов и допустимых исследовательских практик, за соблюдением которых следят государственные офисы по научной этике или, в отдельных случаях, ассоциации научных организаций и профильные НКО.
Первый государственный офис по научной этике был создан в 1986 году в США; он работает при Департаменте здравоохранения и социальных служб и по сей день — разрабатывает методики выявления, расследования и предотвращения нарушений научной этики, консультирует научные организации по всем вопросам, связанным с нарушениями, и пр.
В европейских странах централизованное регулирование, связанное с научной этикой и соблюдением стандартов при проведении исследований, до относительно недавнего времени практически отсутствовало (за исключением Великобритании, Германии, Франции и, отчасти, скандинавских стран. См. обзорную статью об исторической ситуации в регулировании научной этики и научных злоупотреблений: Xavier Bosch. Dealing with scientific misconduct. The BJM, v. 335 (7619); 2007 Sep 15 www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC1976536/). Первые в ЕС публичные обсуждения вопросов, связанных с научной этикой и качеством научного процесса, были инициированы Европейским научным фондом (European Science Foundation) в 2000 году в ходе брифинга «Научная политика и лучшие научные практики».
В 2007 году для распространения принципов научной этики и исследовательских стандартов в ЕС была создана ассоциация национальных офисов научной этики (European Network of Research Integrity Offices), а в 2011-м — принят Европейский кодекс поведения исследователей, который, конечно, носит рекомендательный характер, но при этом достаточно подробно описывает основные принципы проведения исследований, начиная с планирования научного проекта и заканчивая работой с данными.
Примерно в это же время начали складываться менее формальные практики, связанные с научной этикой: в 2010-х годах появился целый ряд деклараций и кодексов исследователей, созданных «снизу» — силами отдельных исследователей и объединений научных организаций: Сингапурское заявление (2010), Декларация об оценке исследований в Сан-Франциско (2012), Монреальское заявление (2013), Гонконгские принципы (2019) и др. В схожей логике реализуются и инициативы в отдельных странах, например, Британская инициатива по обеспечению воспроизводимости результатов исследований (UK Reproducibility Network), объединяющая 62 британских университета и около 30 ассоциаций и НКО, связанных с развитием науки.
По состоянию на 2021 год принципы научной этики — одна из управляющих рамок для крупнейшей европейской программы финансирования исследований Horizon Europe (2021−2027). Все научные организации и команды, претендующие на получение финансирования из средств Horizon Europe, должны соблюдать принципы и рекомендации Европейского кодекса поведения исследователей.
Вторым системным инструментом, связанным с контролем качества исследовательских результатов, стала концепция открытой науки (open science) и связанные с ней требования к исследовательскому процессу. Открытая наука использует целый набор инструментов контроля качества: открытое рецензирование, пререгистрированные исследования, когда ученые получают одобрение публикации еще на стадии ее планирования (после того как рецензенты оценивают выбранные методы, план эксперимента и пр.), практику препринтов (публикации предварительных результатов), открытое депонирование данных и т. д.
Первые принципы открытой науки — воспроизводимость результатов, доступ к ним для других исследователей и пр.— появились еще в XVII веке; современные основополагающие международные документы, определившие эти принципы, были приняты после 2000 года (2002 год — Будапештская инициатива открытого доступа, 2003 год — Берлинская декларация и пр.).
Самый заметный на международном уровне проект по институционализации открытой науки — это инициатива Plan S, которую реализует коалиция из 19 крупнейших организаций и грантовых фондов, финансирующих науку (включая Еврокомиссию и Всемирную организацию здравоохранения), а также некоммерческие фонды, в том числе Фонд Билла и Мелинды Гейтс. Основная цель инициативы — изменить подход научных журналов к размещению публикаций и стимулировать развитие полностью открытого доступа к результатам исследований; поэтому с 2021 года в требования этих фондов включена обязательная публикация статей под лицензией Creative Commons (CC-BY или CC-BY NC/ND), которая и обеспечивает открытый доступ к научным результатам.
Как и в случае с научной этикой, принципы открытой науки заложены в европейскую программу финансирования исследований Horizon Europe (в соответствии с инициативой Plan S): все научные результаты, которые будут получены с использованием средств программы, должны находиться в открытом доступе, начиная с планов по управлению исследовательскими данными и заканчивая научными публикациями по итогам исследований (см. соответствующий документ на сайте Еврокомиссии: https://eur-lex.europa.eu/resource.html?uri=cellar: b8518ec6–6a2f‑11e8–9483–01aa75ed71a1.0001.03/DOC_1&format=PDF).
Вопрос о достоверности и качестве исследовательского результата, конечно, не нов: первые «кодексы научной этики», сформулированные самими учеными, появились еще в начале — середине XX века («Мораль в науке» Альберта Байета 1931 года, «Социология науки» и институциональные императивы Роберта Мертона 1942-го и пр.).
Публичные же «официальные» обсуждения научной этики и злоупотреблений в науке в западных странах начались в 1970-х годах — и были связаны, в числе прочего, с появлением большого количества третьесортных исследований по спорным темам, за которые платили крупные компании. Например, исследования, ставившие под сомнение вред, который курение наносит здоровью, проспонсированные американской табачной индустрией. Или не менее спорные исследования, касавшиеся вреда от разного рода химикатов, которые заказывали химические или фармацевтические компании.
В результате к началу 1980-х злоупотребления и нарушения в науке стали предметом разбирательств. Первыми этим вопросом озаботились США: в 1981 году в специальном комитете при Палате представителей состоялись слушания по нескольким довольно громким делам, связанным с нарушениями научной этики и подтасовкой данных в области биомедицинских исследований. Дальнейшее расследование выявило целый ряд подобных нарушений в научно-исследовательских центрах и университетах, получавших финансирование от Департамента здравоохранения.
Основным инструментом для решения этой проблемы и стала научная этика — набор принципов и допустимых исследовательских практик, за соблюдением которых следят государственные офисы по научной этике или, в отдельных случаях, ассоциации научных организаций и профильные НКО.
Первый государственный офис по научной этике был создан в 1986 году в США; он работает при Департаменте здравоохранения и социальных служб и по сей день — разрабатывает методики выявления, расследования и предотвращения нарушений научной этики, консультирует научные организации по всем вопросам, связанным с нарушениями, и пр.
В европейских странах централизованное регулирование, связанное с научной этикой и соблюдением стандартов при проведении исследований, до относительно недавнего времени практически отсутствовало (за исключением Великобритании, Германии, Франции и, отчасти, скандинавских стран. См. обзорную статью об исторической ситуации в регулировании научной этики и научных злоупотреблений: Xavier Bosch. Dealing with scientific misconduct. The BJM, v. 335 (7619); 2007 Sep 15 www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC1976536/). Первые в ЕС публичные обсуждения вопросов, связанных с научной этикой и качеством научного процесса, были инициированы Европейским научным фондом (European Science Foundation) в 2000 году в ходе брифинга «Научная политика и лучшие научные практики».
В 2007 году для распространения принципов научной этики и исследовательских стандартов в ЕС была создана ассоциация национальных офисов научной этики (European Network of Research Integrity Offices), а в 2011-м — принят Европейский кодекс поведения исследователей, который, конечно, носит рекомендательный характер, но при этом достаточно подробно описывает основные принципы проведения исследований, начиная с планирования научного проекта и заканчивая работой с данными.
Примерно в это же время начали складываться менее формальные практики, связанные с научной этикой: в 2010-х годах появился целый ряд деклараций и кодексов исследователей, созданных «снизу» — силами отдельных исследователей и объединений научных организаций: Сингапурское заявление (2010), Декларация об оценке исследований в Сан-Франциско (2012), Монреальское заявление (2013), Гонконгские принципы (2019) и др. В схожей логике реализуются и инициативы в отдельных странах, например, Британская инициатива по обеспечению воспроизводимости результатов исследований (UK Reproducibility Network), объединяющая 62 британских университета и около 30 ассоциаций и НКО, связанных с развитием науки.
По состоянию на 2021 год принципы научной этики — одна из управляющих рамок для крупнейшей европейской программы финансирования исследований Horizon Europe (2021−2027). Все научные организации и команды, претендующие на получение финансирования из средств Horizon Europe, должны соблюдать принципы и рекомендации Европейского кодекса поведения исследователей.
Вторым системным инструментом, связанным с контролем качества исследовательских результатов, стала концепция открытой науки (open science) и связанные с ней требования к исследовательскому процессу. Открытая наука использует целый набор инструментов контроля качества: открытое рецензирование, пререгистрированные исследования, когда ученые получают одобрение публикации еще на стадии ее планирования (после того как рецензенты оценивают выбранные методы, план эксперимента и пр.), практику препринтов (публикации предварительных результатов), открытое депонирование данных и т. д.
Первые принципы открытой науки — воспроизводимость результатов, доступ к ним для других исследователей и пр.— появились еще в XVII веке; современные основополагающие международные документы, определившие эти принципы, были приняты после 2000 года (2002 год — Будапештская инициатива открытого доступа, 2003 год — Берлинская декларация и пр.).
Самый заметный на международном уровне проект по институционализации открытой науки — это инициатива Plan S, которую реализует коалиция из 19 крупнейших организаций и грантовых фондов, финансирующих науку (включая Еврокомиссию и Всемирную организацию здравоохранения), а также некоммерческие фонды, в том числе Фонд Билла и Мелинды Гейтс. Основная цель инициативы — изменить подход научных журналов к размещению публикаций и стимулировать развитие полностью открытого доступа к результатам исследований; поэтому с 2021 года в требования этих фондов включена обязательная публикация статей под лицензией Creative Commons (CC-BY или CC-BY NC/ND), которая и обеспечивает открытый доступ к научным результатам.
Как и в случае с научной этикой, принципы открытой науки заложены в европейскую программу финансирования исследований Horizon Europe (в соответствии с инициативой Plan S): все научные результаты, которые будут получены с использованием средств программы, должны находиться в открытом доступе, начиная с планов по управлению исследовательскими данными и заканчивая научными публикациями по итогам исследований (см. соответствующий документ на сайте Еврокомиссии: https://eur-lex.europa.eu/resource.html?uri=cellar: b8518ec6–6a2f‑11e8–9483–01aa75ed71a1.0001.03/DOC_1&format=PDF).
Количество организаций, подписавших Декларацию об оценке исследований в Сан-Франциско
Трансформация управления
Конечно, «больших» государственных политик и формальных требований грантовых программ к исследованиям и исследователям недостаточно: да, они помогают предотвращать совсем уж вопиющие нарушения (некорректное планирование, подтасовку данных, нецелевое использование финансирования и пр.), но вносят не такой уж большой вклад в получение по-настоящему прорывных научных результатов.
Реальный рост качества исследований, как обычно, происходит на уровне отдельных научных организаций и команд.
Самый радикальный метод, который применяют университеты и научные центры, — это трансформация управления наукой на уровне организации и отказ от количественных метрик при оценке результативности и эффективности исследований. То есть уход от несовместимых с научной жизнью требований к количеству публикаций, цитируемости и пр. (и заодно устранение гиперконкуренции). Принцип «публикуйся или увольняйся» (publish or perish) пока никто не отменял, но некоторые организации уже начали отказываться от него, потому что бесконечная публикационная гонка явно снижает качество исследовательских результатов.
По этому пути, например, пошел Университетский колледж Лондона (University College London, UCL), входящий в топ‑10 мировых университетов по версии рейтинга QS: там был внедрен «кастомизированный» подход к количественным метрикам результативности и эффективности исследований. Согласно принятым в 2020 году Принципам использования библиометрии (Responsible use of bibliometrics), все количественные показатели считаются второстепенными и, главное, косвенными признаками важности и качества научного результата, которые, помимо всего прочего, сильно варьируются в зависимости от научной области.
Кроме того, руководителям крайне не рекомендуется использовать количественные метрики для оценки продуктивности и результативности исследователей. Например, индекс Хирша, основанный на цитируемости и, предположительно, показывающий реальный авторитет ученых в академическом сообществе, очень сильно варьируется от одной научной области к другой и прямо зависит от возраста исследователя и той стадии, на которой находятся его карьера и общее профессиональное развитие.
Схожая модель реализована и в Гентском университете (Universiteit Gent, Бельгия): в начале 2019 года руководство университета полностью пересмотрело принципы оценки результатов исследований; вместо количественных метрик и библиометрии была принята модель коллегиальной оценки, основанная на peer review и работающая с качественной составляющей исследования (новизна, важность, междисциплинарность, методическая строгость и пр.), а заодно и с достижениями исследователей, которые не измеряются в публикациях и цитированиях (профессиональный рост, вклад в развитие университета и пр.). Важно, что университет пошел на эти изменения вопреки нынешней логике государственного финансирования: как и во многих других странах, финансирование исследований в Бельгии прямо зависит от количественных показателей, которых достигает научная организация, в первую очередь — от количества публикаций и цитируемости.
Кроме того, в Гентском университете отменили бесконечные ежегодные планы с конкретными количественными показателями. Исследователи и научные группы должны согласовывать рамочные планы, рассчитанные на удобное для них время (год, два, пять), и отчитываться по ним в конце самостоятельно установленного отчетного периода. Кроме того, университет сократил количество «квалификационных проверок» исследователей: до 2019 года оценка квалификации проводилась в среднем раз в два года; с 2019-го исследователям нужно проходить ее раз в пять лет.
Еще одно большое направление трансформации в научных организациях — изменение кадровой политики и принципов найма исследователей.
Например, Университетский колледж Лондона «отвязал» кадровые решения в науке (найм, продвижение по карьерной лестнице) от традиционных количественных показателей: цитируемости, количества публикаций, квартилей журналов, в которых публикуется исследователь, и пр. Согласно новым правилам найма и продвижения сотрудников Academic Careers Framework, вступившим в силу в 2018 году, ключевым фактором при принятии кадровых решений стал вклад исследователя в развитие своей дисциплины: признание со стороны коллег (peers), масштабность, оригинальность и значимость научных результатов, а также, не в последнюю очередь, строгое следование научному методу. Помимо вклада в развитие науки, важными факторами являются поддержка молодых исследователей (кураторство, менторство) и косвенный вклад в развитие своей научной области (начинания в области новых исследовательских направлений и тем, использование принципов открытой науки, междисциплинарность и пр.).
У всех примеров успешной трансформации, направленной на повышение качества исследовательского результата, есть несколько важных общих особенностей.
Во-первых, все изменения в управлении наукой и исследовательским процессом проектировались и внедрялись строго при участии рядовых исследователей — вне зависимости от того, были ли эти изменения инициативой сверху, как в UCL, или снизу, как в Оксфорде: в UCL в подготовке решений, метрик оценки и пр. принимали участие 250 человек — представители практически всех подразделений университета, ведущих научную деятельность.
Во-вторых, системы оценки научной результативности, принятые в трансформирующихся научных организациях, очень сильно индивидуализированы и учитывают специфику каждой отдельной научной дисциплины и каждого отдельного научного направления. Это касается оценки деятельности как подразделений/команд, так и отдельных исследователей: при личной оценке учитываются не столько формальные количественные показатели, сколько вклад человека в развитие направления, общая мотивация и этап, на котором находится ученый с точки зрения развития академической карьеры.
В‑третьих, все трансформационные проекты были в той или иной мере поддержаны институциональными, организационными решениями и организационной инфраструктурой.
Конечно, «больших» государственных политик и формальных требований грантовых программ к исследованиям и исследователям недостаточно: да, они помогают предотвращать совсем уж вопиющие нарушения (некорректное планирование, подтасовку данных, нецелевое использование финансирования и пр.), но вносят не такой уж большой вклад в получение по-настоящему прорывных научных результатов.
Реальный рост качества исследований, как обычно, происходит на уровне отдельных научных организаций и команд.
Самый радикальный метод, который применяют университеты и научные центры, — это трансформация управления наукой на уровне организации и отказ от количественных метрик при оценке результативности и эффективности исследований. То есть уход от несовместимых с научной жизнью требований к количеству публикаций, цитируемости и пр. (и заодно устранение гиперконкуренции). Принцип «публикуйся или увольняйся» (publish or perish) пока никто не отменял, но некоторые организации уже начали отказываться от него, потому что бесконечная публикационная гонка явно снижает качество исследовательских результатов.
По этому пути, например, пошел Университетский колледж Лондона (University College London, UCL), входящий в топ‑10 мировых университетов по версии рейтинга QS: там был внедрен «кастомизированный» подход к количественным метрикам результативности и эффективности исследований. Согласно принятым в 2020 году Принципам использования библиометрии (Responsible use of bibliometrics), все количественные показатели считаются второстепенными и, главное, косвенными признаками важности и качества научного результата, которые, помимо всего прочего, сильно варьируются в зависимости от научной области.
Кроме того, руководителям крайне не рекомендуется использовать количественные метрики для оценки продуктивности и результативности исследователей. Например, индекс Хирша, основанный на цитируемости и, предположительно, показывающий реальный авторитет ученых в академическом сообществе, очень сильно варьируется от одной научной области к другой и прямо зависит от возраста исследователя и той стадии, на которой находятся его карьера и общее профессиональное развитие.
Схожая модель реализована и в Гентском университете (Universiteit Gent, Бельгия): в начале 2019 года руководство университета полностью пересмотрело принципы оценки результатов исследований; вместо количественных метрик и библиометрии была принята модель коллегиальной оценки, основанная на peer review и работающая с качественной составляющей исследования (новизна, важность, междисциплинарность, методическая строгость и пр.), а заодно и с достижениями исследователей, которые не измеряются в публикациях и цитированиях (профессиональный рост, вклад в развитие университета и пр.). Важно, что университет пошел на эти изменения вопреки нынешней логике государственного финансирования: как и во многих других странах, финансирование исследований в Бельгии прямо зависит от количественных показателей, которых достигает научная организация, в первую очередь — от количества публикаций и цитируемости.
Кроме того, в Гентском университете отменили бесконечные ежегодные планы с конкретными количественными показателями. Исследователи и научные группы должны согласовывать рамочные планы, рассчитанные на удобное для них время (год, два, пять), и отчитываться по ним в конце самостоятельно установленного отчетного периода. Кроме того, университет сократил количество «квалификационных проверок» исследователей: до 2019 года оценка квалификации проводилась в среднем раз в два года; с 2019-го исследователям нужно проходить ее раз в пять лет.
Еще одно большое направление трансформации в научных организациях — изменение кадровой политики и принципов найма исследователей.
Например, Университетский колледж Лондона «отвязал» кадровые решения в науке (найм, продвижение по карьерной лестнице) от традиционных количественных показателей: цитируемости, количества публикаций, квартилей журналов, в которых публикуется исследователь, и пр. Согласно новым правилам найма и продвижения сотрудников Academic Careers Framework, вступившим в силу в 2018 году, ключевым фактором при принятии кадровых решений стал вклад исследователя в развитие своей дисциплины: признание со стороны коллег (peers), масштабность, оригинальность и значимость научных результатов, а также, не в последнюю очередь, строгое следование научному методу. Помимо вклада в развитие науки, важными факторами являются поддержка молодых исследователей (кураторство, менторство) и косвенный вклад в развитие своей научной области (начинания в области новых исследовательских направлений и тем, использование принципов открытой науки, междисциплинарность и пр.).
У всех примеров успешной трансформации, направленной на повышение качества исследовательского результата, есть несколько важных общих особенностей.
Во-первых, все изменения в управлении наукой и исследовательским процессом проектировались и внедрялись строго при участии рядовых исследователей — вне зависимости от того, были ли эти изменения инициативой сверху, как в UCL, или снизу, как в Оксфорде: в UCL в подготовке решений, метрик оценки и пр. принимали участие 250 человек — представители практически всех подразделений университета, ведущих научную деятельность.
Во-вторых, системы оценки научной результативности, принятые в трансформирующихся научных организациях, очень сильно индивидуализированы и учитывают специфику каждой отдельной научной дисциплины и каждого отдельного научного направления. Это касается оценки деятельности как подразделений/команд, так и отдельных исследователей: при личной оценке учитываются не столько формальные количественные показатели, сколько вклад человека в развитие направления, общая мотивация и этап, на котором находится ученый с точки зрения развития академической карьеры.
В‑третьих, все трансформационные проекты были в той или иной мере поддержаны институциональными, организационными решениями и организационной инфраструктурой.
Организационная поддержка
Самый распространенный организационный формат поддержки качества в науке (на уровне организаций) — создание подразделений по научной этике и/или открытой науке, и зачастую это одно и то же подразделение, совмещающее несколько направлений деятельности под общим «зонтиком» качества исследований.
Наиболее распространенная функция таких подразделений — информирование. Офисы по открытой науке, как правило, рассказывают обо всех доступных журналах, которые позволяют публиковать научные статьи открытого доступа (open access), создавая каталоги журналов или организуя консультации со специалистами центров поддержки публикационной активности, которые вручную подбирают нужные издания (как, например, в Университетском колледже Лондона). В схожей логике информирования действуют и многие центры научной этики. Именно этот вариант, например, выбрал университет Кембриджа (https://www.research-integrity.admin.cam.ac.uk): его центр научной этики только предоставляет исследователям необходимую информацию и периодически организует очные обучающие мероприятия по открытой науке, управлению данными и пр.
Второе направление деятельности офисов по научной этике и открытой науке — финансирование соответствующих инициатив. Как правило, исследователи вынуждены тратить на оплату открытых публикаций собственные деньги, или средства грантов (если грантодатели это позволяют), или привлекать сторонние источники. Для устранения этой проблемы некоторые университеты, например, Университетский колледж Лондона, централизованно выделяют фонды на оплату размещения статей в журналах open access (в случае с UCL — в нескольких вариантах, предусматривающих полную или частичную оплату).
Отдельная функция офисов по открытой науке или научной этике — обучение исследователей основным принципам и инструментам, которые используются в открытой науке. Гентский университет предлагает своим сотрудникам специализированные воркшопы и тренинги (библиометрия, методики оценки влияния научных результатов на общество, использование систем управления данными и пр.), ориентированные на исследователей разного уровня, от студентов до Ph D. Схожие курсы предлагают Левенский католический, Массачусетский технологический университеты и др.
Наконец, офисы по научной этике и открытой науке постоянно анализируют плюсы и минусы текущей политики в области качества исследований (например, перед трансформацией управления наукой Университетский колледж Лондона провел большое внутреннее исследование, чтобы определить, как именно библиометрия и количественные метрики влияют на практики проведения исследований, публикационные стратегии и общее качество результатов).
Помимо подразделений, занимающихся информированием и обучением, некоторые научные организации создают отдельную должность — уполномоченный по научной этике (research integrity officer). Его задачи: формирование общей политики в области научной этики; создание институциональных и инфраструктурных условий для соблюдения исследовательских стандартов; разбирательства со случаями нарушения научной этики и злоупотреблениями, связанными с научным процессом и методом. Поскольку сам процесс выявления нарушений зачастую очень нелицеприятен, «в пару» к должности уполномоченного университеты и научные центры обычно открывают анонимные горячие линии, на которые могут позвонить (или написать) сотрудники.
Кроме того, отдельные университеты вводят институт амбассадоров научной этики — сотрудников разных подразделений, которые по совместительству выступают коучами/консультантами и могут осуществлять супервизию и давать методические рекомендации на всем жизненном цикле исследования, от планирования до публикации результатов (такая схема, например, работает в Университете Люксембурга. lari.lu/lari-services/lari-peer-coaching/). Существенный плюс такого варианта в том, что, в отличие от абстрактного офиса по научной этике, такие консультанты хорошо знают методические особенности и проблемные места, существующие в конкретной дисциплине или научном направлении: биотехнологи консультируют биотехнологов, физики — физиков и т. д
Самый распространенный организационный формат поддержки качества в науке (на уровне организаций) — создание подразделений по научной этике и/или открытой науке, и зачастую это одно и то же подразделение, совмещающее несколько направлений деятельности под общим «зонтиком» качества исследований.
Наиболее распространенная функция таких подразделений — информирование. Офисы по открытой науке, как правило, рассказывают обо всех доступных журналах, которые позволяют публиковать научные статьи открытого доступа (open access), создавая каталоги журналов или организуя консультации со специалистами центров поддержки публикационной активности, которые вручную подбирают нужные издания (как, например, в Университетском колледже Лондона). В схожей логике информирования действуют и многие центры научной этики. Именно этот вариант, например, выбрал университет Кембриджа (https://www.research-integrity.admin.cam.ac.uk): его центр научной этики только предоставляет исследователям необходимую информацию и периодически организует очные обучающие мероприятия по открытой науке, управлению данными и пр.
Второе направление деятельности офисов по научной этике и открытой науке — финансирование соответствующих инициатив. Как правило, исследователи вынуждены тратить на оплату открытых публикаций собственные деньги, или средства грантов (если грантодатели это позволяют), или привлекать сторонние источники. Для устранения этой проблемы некоторые университеты, например, Университетский колледж Лондона, централизованно выделяют фонды на оплату размещения статей в журналах open access (в случае с UCL — в нескольких вариантах, предусматривающих полную или частичную оплату).
Отдельная функция офисов по открытой науке или научной этике — обучение исследователей основным принципам и инструментам, которые используются в открытой науке. Гентский университет предлагает своим сотрудникам специализированные воркшопы и тренинги (библиометрия, методики оценки влияния научных результатов на общество, использование систем управления данными и пр.), ориентированные на исследователей разного уровня, от студентов до Ph D. Схожие курсы предлагают Левенский католический, Массачусетский технологический университеты и др.
Наконец, офисы по научной этике и открытой науке постоянно анализируют плюсы и минусы текущей политики в области качества исследований (например, перед трансформацией управления наукой Университетский колледж Лондона провел большое внутреннее исследование, чтобы определить, как именно библиометрия и количественные метрики влияют на практики проведения исследований, публикационные стратегии и общее качество результатов).
Помимо подразделений, занимающихся информированием и обучением, некоторые научные организации создают отдельную должность — уполномоченный по научной этике (research integrity officer). Его задачи: формирование общей политики в области научной этики; создание институциональных и инфраструктурных условий для соблюдения исследовательских стандартов; разбирательства со случаями нарушения научной этики и злоупотреблениями, связанными с научным процессом и методом. Поскольку сам процесс выявления нарушений зачастую очень нелицеприятен, «в пару» к должности уполномоченного университеты и научные центры обычно открывают анонимные горячие линии, на которые могут позвонить (или написать) сотрудники.
Кроме того, отдельные университеты вводят институт амбассадоров научной этики — сотрудников разных подразделений, которые по совместительству выступают коучами/консультантами и могут осуществлять супервизию и давать методические рекомендации на всем жизненном цикле исследования, от планирования до публикации результатов (такая схема, например, работает в Университете Люксембурга. lari.lu/lari-services/lari-peer-coaching/). Существенный плюс такого варианта в том, что, в отличие от абстрактного офиса по научной этике, такие консультанты хорошо знают методические особенности и проблемные места, существующие в конкретной дисциплине или научном направлении: биотехнологи консультируют биотехнологов, физики — физиков и т. д
Цифровая поддержка
Главная «инфраструктурная» составляющая управления качеством исследовательских результатов в последние 10 лет — комплексные цифровые платформы и отдельные решения, позволяющие оптимизировать исследовательский процесс, собирать и обрабатывать большие массивы данных — и делать процессы и данные прозрачными и доступными.
И научная этика, и открытая наука по сути, по умолчанию заложены в сам дизайн цифровых решений для исследователей: в них в той или иной форме алгоритмизированы процессы планирования исследований/экспериментов, сбора и обработки данных, а во многих случаях — и процессы научной коллаборации, обмена данными и пр.
Одно из самых доступных научным организациям, хотя и сложных для повсеместного внедрения решений — использование открытых приложений-платформ, наиболее известное из которых — Open Science Framework (OSF). Приложение позволяет ученым планировать исследования (в том числе разрабатывать дизайн экспериментов), собирать и анализировать данные, публиковать препринты, а также дает доступ к обширной базе публикаций, дата-сетов и пр. По состоянию на 2021 год OSF использует около 50 крупных исследовательских организаций; именно этим приложением пользуется Массачусетский технологический институт (MIT), предоставляющий доступ к OSF (https://libraries.mit.edu/data-management/store/osf/) всем своим исследователям.
Многие исследовательские организации, особенно университеты, внедряют и используют разнообразные системы управления научными данными (research data management), включающие не только цифровые платформы, но и целый ряд сопутствующих им сервисов и активностей.
Чаще всего, конечно, речь идет о подробных мануалах по управлению данными для исследователей. Это не только инструкции (например, основные принципы обращения с исследовательскими данными FAIR), но и каталоги доступных программно-аппаратных решений — и открытых, и закрытых. По этому пути, например, пошел Левенский католический университет, решивший не ограничивать своих исследователей какой-то одной системой сбора данных, — он предоставляет желающим все возможности для того, чтобы выстроить управление данными в исследовательских проектах.
Несмотря на то что вариант «мануал + каталог решений» — самый простой и по трудозатратам, и по стоимости, некоторые научные организации предпочитают создавать собственные системы управления данными.
Например, Оксфордский университет обеспечивает своих исследователей платформами для создания планов по управлению данными (в том числе в соответствии с требованиями грантодателей), системами хранения и резервного копирования данных, технической поддержкой по любым «цифровым» вопросам, а также отдельной платформой для неформального обсуждения и супервизии методик работы с данными.
А Университетский колледж Лондона развернул собственную систему управления данными на всех стадиях жизненного цикла исследования, начиная с планирования исследования и заканчивая формированием отчетности для грантодателей. Система, как и в Оксфорде, включает онлайн-приложение для планирования, решения для хранения и защиты данных (позволяющие, в числе прочего, настраивать уровни доступа пользователей к данным), единый университетский депозиторий научных данных и пр.
Отдельное важное направление, связанное с данными и их обработкой, — сервисы, позволяющие исследователям использовать большие вычислительные мощности. Во многих научных организациях развернуты собственные вычислительные кластеры (как относящиеся к категории суперкомпьютеров, так и менее мощные). Кроме того, существуют отдельные проекты краудсорсингового типа; самый известный — испанский Ibercivis, в рамках которого пользователи Интернета могут «пожертвовать» неиспользуемые вычислительные мощности своих компьютеров для исследований.
Наконец, многие научные организации поддерживают образовательные и неформальные активности, связанные с внедрением цифровых решений. Например, Дельфтский технический университет (Technische Universiteit Delft, TU Delft) еще в 2018 году начал создавать неформальное сообщество сотрудников, интересующихся вопросами работы с данными и технологиями открытой науки; в результате к 2021 году в университете появилось 70 дата-энтузиастов, распространяющих лучшие практики управления исследовательскими данными в своих подразделениях, в том числе на университетские микрогранты (https://osc-delft.github.io/initiatives#data-champions).
Естественно, у цифровизации исследовательского процесса есть подводные камни и заметные минусы, начиная с вопросов коммерческой тайны (для исследований, выполненных по заказу рыночных компаний) и заканчивая кибербезопасностью и утечками, которые в последнее время волнуют органы государственной власти (см., например, недавний (2020) доклад Офиса по научно-технологической политике администрации президента США, посвященный борьбе с иностранным влиянием в американской науке: www.med.unc.edu/genetics/wp-content/uploads/sites/481/2020/09/Enhancing-the-Security-and-Integrity-of-Americas-Research-Enterprise7.13.20 201.pdf).
Поэтому многие научные организации, получающие финансирование от государственных фондов, вынужденно ограничивают использование общих «внешних» платформ и открывают только те данные, которые могут. Например, NASA смогло полностью открыть только три дата-сета (GeneLab в области микрогравитации, Physical Science Informatics с данными физических экспериментов, которые проводятся на МКС, и Life Sciences Data Archive — данные экспериментов МКС, проводившихся на живых организмах). Со схожими проблемами сталкиваются национальные институты здравоохранения в США: в большинстве своем данные биомедицинских исследований являются или конфиденциальными, или секретными, поэтому в условно-открытый доступ были выложены только генетические данные клеточной линии HeLa (линия «бессмертных» клеток, используемая во многих научных исследованиях: биология, биомедицина, фармакология и пр.— Прим. ред.).
Главная «инфраструктурная» составляющая управления качеством исследовательских результатов в последние 10 лет — комплексные цифровые платформы и отдельные решения, позволяющие оптимизировать исследовательский процесс, собирать и обрабатывать большие массивы данных — и делать процессы и данные прозрачными и доступными.
И научная этика, и открытая наука по сути, по умолчанию заложены в сам дизайн цифровых решений для исследователей: в них в той или иной форме алгоритмизированы процессы планирования исследований/экспериментов, сбора и обработки данных, а во многих случаях — и процессы научной коллаборации, обмена данными и пр.
Одно из самых доступных научным организациям, хотя и сложных для повсеместного внедрения решений — использование открытых приложений-платформ, наиболее известное из которых — Open Science Framework (OSF). Приложение позволяет ученым планировать исследования (в том числе разрабатывать дизайн экспериментов), собирать и анализировать данные, публиковать препринты, а также дает доступ к обширной базе публикаций, дата-сетов и пр. По состоянию на 2021 год OSF использует около 50 крупных исследовательских организаций; именно этим приложением пользуется Массачусетский технологический институт (MIT), предоставляющий доступ к OSF (https://libraries.mit.edu/data-management/store/osf/) всем своим исследователям.
Многие исследовательские организации, особенно университеты, внедряют и используют разнообразные системы управления научными данными (research data management), включающие не только цифровые платформы, но и целый ряд сопутствующих им сервисов и активностей.
Чаще всего, конечно, речь идет о подробных мануалах по управлению данными для исследователей. Это не только инструкции (например, основные принципы обращения с исследовательскими данными FAIR), но и каталоги доступных программно-аппаратных решений — и открытых, и закрытых. По этому пути, например, пошел Левенский католический университет, решивший не ограничивать своих исследователей какой-то одной системой сбора данных, — он предоставляет желающим все возможности для того, чтобы выстроить управление данными в исследовательских проектах.
Несмотря на то что вариант «мануал + каталог решений» — самый простой и по трудозатратам, и по стоимости, некоторые научные организации предпочитают создавать собственные системы управления данными.
Например, Оксфордский университет обеспечивает своих исследователей платформами для создания планов по управлению данными (в том числе в соответствии с требованиями грантодателей), системами хранения и резервного копирования данных, технической поддержкой по любым «цифровым» вопросам, а также отдельной платформой для неформального обсуждения и супервизии методик работы с данными.
А Университетский колледж Лондона развернул собственную систему управления данными на всех стадиях жизненного цикла исследования, начиная с планирования исследования и заканчивая формированием отчетности для грантодателей. Система, как и в Оксфорде, включает онлайн-приложение для планирования, решения для хранения и защиты данных (позволяющие, в числе прочего, настраивать уровни доступа пользователей к данным), единый университетский депозиторий научных данных и пр.
Отдельное важное направление, связанное с данными и их обработкой, — сервисы, позволяющие исследователям использовать большие вычислительные мощности. Во многих научных организациях развернуты собственные вычислительные кластеры (как относящиеся к категории суперкомпьютеров, так и менее мощные). Кроме того, существуют отдельные проекты краудсорсингового типа; самый известный — испанский Ibercivis, в рамках которого пользователи Интернета могут «пожертвовать» неиспользуемые вычислительные мощности своих компьютеров для исследований.
Наконец, многие научные организации поддерживают образовательные и неформальные активности, связанные с внедрением цифровых решений. Например, Дельфтский технический университет (Technische Universiteit Delft, TU Delft) еще в 2018 году начал создавать неформальное сообщество сотрудников, интересующихся вопросами работы с данными и технологиями открытой науки; в результате к 2021 году в университете появилось 70 дата-энтузиастов, распространяющих лучшие практики управления исследовательскими данными в своих подразделениях, в том числе на университетские микрогранты (https://osc-delft.github.io/initiatives#data-champions).
Естественно, у цифровизации исследовательского процесса есть подводные камни и заметные минусы, начиная с вопросов коммерческой тайны (для исследований, выполненных по заказу рыночных компаний) и заканчивая кибербезопасностью и утечками, которые в последнее время волнуют органы государственной власти (см., например, недавний (2020) доклад Офиса по научно-технологической политике администрации президента США, посвященный борьбе с иностранным влиянием в американской науке: www.med.unc.edu/genetics/wp-content/uploads/sites/481/2020/09/Enhancing-the-Security-and-Integrity-of-Americas-Research-Enterprise7.13.20 201.pdf).
Поэтому многие научные организации, получающие финансирование от государственных фондов, вынужденно ограничивают использование общих «внешних» платформ и открывают только те данные, которые могут. Например, NASA смогло полностью открыть только три дата-сета (GeneLab в области микрогравитации, Physical Science Informatics с данными физических экспериментов, которые проводятся на МКС, и Life Sciences Data Archive — данные экспериментов МКС, проводившихся на живых организмах). Со схожими проблемами сталкиваются национальные институты здравоохранения в США: в большинстве своем данные биомедицинских исследований являются или конфиденциальными, или секретными, поэтому в условно-открытый доступ были выложены только генетические данные клеточной линии HeLa (линия «бессмертных» клеток, используемая во многих научных исследованиях: биология, биомедицина, фармакология и пр.— Прим. ред.).
Основные компоненты управления качеством на уровне научных организаций
Реформы государственного управления наукой
И все же мер, связанных с соблюдением стандартов, недостаточно: пока распределение государственного финансирования зависит от количественных метрик, большинство научных центров и университетов вынуждены участвовать в гонке за показателями.
Поэтому ряд стран начинают планировать трансформацию системы управления наукой — с тем, чтобы ключевыми факторами при распределении финансирования стали новизна и важность научных результатов.
В ограниченном масштабе принцип управления наукой и финансирования через качество и релевантность результата внедрен в Великобритании — это система Research Excellence Framework (REF), созданная под эгидой ведущих британских научных фондов (Research England, Scottish Funding Council (SFC), Higher Education Funding Council for Wales (HEFCW), Department for the Economy, Northern Ireland) для оценки качества исследовательского/научного процесса в университетах и впервые апробированная в 1986 году. REF — механизм общественного контроля качества исследовательского результата, основанный на его экспертной оценке. Оценка проводится по 30 темам; оцениваются факультеты/департаменты, а не университеты в целом, — по параметрам полученных результатов, их влияния на «реальный мир» и общей культуры/условий ведения научной деятельности. При этом экспертные группы, оценивающие результаты, состоят из известных ученых, представителей международного сообщества и, что особенно важно, предполагаемых выгодополучателей исследований — людей и компаний, способных оценить реальное воздействие полученных результатов на экономику, качество жизни, культуру, рынки и пр. Результаты оценки прямо влияют на распределение государственного финансирования науки.
И все же мер, связанных с соблюдением стандартов, недостаточно: пока распределение государственного финансирования зависит от количественных метрик, большинство научных центров и университетов вынуждены участвовать в гонке за показателями.
Поэтому ряд стран начинают планировать трансформацию системы управления наукой — с тем, чтобы ключевыми факторами при распределении финансирования стали новизна и важность научных результатов.
В ограниченном масштабе принцип управления наукой и финансирования через качество и релевантность результата внедрен в Великобритании — это система Research Excellence Framework (REF), созданная под эгидой ведущих британских научных фондов (Research England, Scottish Funding Council (SFC), Higher Education Funding Council for Wales (HEFCW), Department for the Economy, Northern Ireland) для оценки качества исследовательского/научного процесса в университетах и впервые апробированная в 1986 году. REF — механизм общественного контроля качества исследовательского результата, основанный на его экспертной оценке. Оценка проводится по 30 темам; оцениваются факультеты/департаменты, а не университеты в целом, — по параметрам полученных результатов, их влияния на «реальный мир» и общей культуры/условий ведения научной деятельности. При этом экспертные группы, оценивающие результаты, состоят из известных ученых, представителей международного сообщества и, что особенно важно, предполагаемых выгодополучателей исследований — людей и компаний, способных оценить реальное воздействие полученных результатов на экономику, качество жизни, культуру, рынки и пр. Результаты оценки прямо влияют на распределение государственного финансирования науки.
Экспертная оценка результатов
Такая система оценки регулярно провоцирует критику со стороны британского академического сообщества, утверждающего, что реальную ценность исследовательского результата могут оценить только сами исследователи; тем не менее сама по себе система оценки, ориентированная на реальный вклад науки в жизнь общества, государства и бизнеса, вполне соответствует тренду на увеличение общественной подотчетности науки.
Дальше всех в части полноценного перехода к управлению через качество пока продвинулся Китай: в феврале 2020 года министерства образования и науки и технологий КНР опубликовали официальный меморандум, согласно которому стране необходима реформа системы оценки научной результативности: вместо Индекса научного цитирования (Science Citation Index) и количественных показателей предлагается использовать качественную (экспертную) оценку (https://www.nature.com/articles/s41599−020−604-w).
Схожие инициативы обсуждаются в США. Принципы качества научного результата (в том числе научной этики и открытой науки) институционализированы в деятельности департаментов и иных ведомств США: в девяти из них, включая NASA, Агентство по охране окружающей среды, национальные институты здравоохранения, разработаны и приняты «Политики в отношении научной этики» (research integrity policies); большинство департаментов в той или иной форме обучают своих сотрудников основным принципам научной этики — и, соответственно, методам обнаружения злоупотреблений и нарушений. Скорее всего, соответствующие политики и методики скоро появятся и в остальных федеральных государственных ведомствах США: в начале 2021 года президент США Джо Байден настоятельно рекомендовал им разработать и принять соответствующие документы (https://www.whitehouse.gov/briefing-room/presidential-actions/2021/01/27/memorandum-on-restoring-trust-in-government-through-scientific-integrity-and-evidence-based-policymaking/).
Схожие инициативы обсуждаются в США. Принципы качества научного результата (в том числе научной этики и открытой науки) институционализированы в деятельности департаментов и иных ведомств США: в девяти из них, включая NASA, Агентство по охране окружающей среды, национальные институты здравоохранения, разработаны и приняты «Политики в отношении научной этики» (research integrity policies); большинство департаментов в той или иной форме обучают своих сотрудников основным принципам научной этики — и, соответственно, методам обнаружения злоупотреблений и нарушений. Скорее всего, соответствующие политики и методики скоро появятся и в остальных федеральных государственных ведомствах США: в начале 2021 года президент США Джо Байден настоятельно рекомендовал им разработать и принять соответствующие документы (https://www.whitehouse.gov/briefing-room/presidential-actions/2021/01/27/memorandum-on-restoring-trust-in-government-through-scientific-integrity-and-evidence-based-policymaking/).
Ключевые группы цифровых навыков, необходимые в исследовательской команде
В России своя атмосфера
Внедрение в российскую управленческую практику принципов, которые могли бы обеспечить качество исследовательского процесса, пока находится на начальном этапе.
На общегосударственном уровне ключевым требованием к университетам и научным центрам остается выполнение количественных показателей — по публикациям, цитируемости, зарегистрированным результатам интеллектуальной деятельности (РИД) и пр., — что в целом не слишком отличается от общемировой ситуации (несмотря на появление государственных офисов/департаментов по научной этике и официальные заявления о трансформации научной политики, основными пока остаются количественные метрики).
С точки зрения организационного обеспечения качества и соблюдения научной этики на федеральном уровне, единственный аналог зарубежных офисов/департаментов по научной этике — совместная комиссия по рассмотрению вопросов научной этики министерства науки и высшего образования и РАН, задачи которой — пресекать плагиат и ограничивать влияние «мусорных» журналов (с этого, впрочем, начинали свою деятельность многие национальные департаменты, комиссии и офисы по научной этике). Отчасти это положение связано с тем, что понятия научной (или академической) этики, исследовательских стандартов, качества научного результата и пр. пока никак не закреплены ни в российском законодательстве (хотя в законе «Об образовании» есть понятие «профессиональная этика»), ни на уровне концептуальных, стратегических или программных документов профильных министерств и ведомств.
Однако в плане движения к качеству есть и позитивные моменты: например, как и большинство зарубежных грантовых фондов, Российский научный фонд при рассмотрении заявок на гранты требует от заявителей ориентации на качество научного результата — и обязательного достижения этого результата; кроме того, сама процедура экспертизы заявок предусматривает их содержательную оценку представителями научного сообщества.
Что касается релевантности научных результатов для экономики и общества, то новая программа стратегического академического лидерства «Приоритет 2030», направленная на развитие научного потенциала российских университетов, в некоторых случаях предусматривает необходимость оценки вклада университетов в социально-экономическое развитие регионов и/или федеральных округов, а также вклада в технологическое развитие отраслей.
Если же говорить об уровне отдельных научных организаций, то процесс институционализации научной этики и иных подходов, связанных с качеством исследований, пока идет очень неравномерно.
В некоторых российских университетах и научных центрах приняты «кодексы исследователей» и созданы комиссии по научной этике. При этом кодексы, как правило, включают общие положения о добросовестности, активности и пр., а основная функция комиссий по научной этике, как и в случае с комиссией министерства высшего образования и науки, — разбирательство случаев плагиата и «мусорной» публикационной активности (за исключением комиссии по научной этике НИУ ВШЭ, которая, помимо всего прочего, разбирает вопросы, связанные с публичными высказываниями сотрудников). Иными словами, эти кодексы и оргструктуры имеют мало общего с обеспечением качества исследовательского процесса, соблюдения базовых принципов работы с исследовательскими данными и пр.
Несмотря на то что полноценных офисов/департаментов по научной этике и открытой науке в российских научных организациях практически нет, многие из них реализовали отдельные компоненты управления качеством.
Например, в ТюмГУ с 2017 года работает специализированный сервис: сотрудники университета, подающие статью на публикацию журнале, в обязательном порядке согласовывают это с отделом научной аналитики и международных рейтингов, чтобы исключить риск публикации в «мусорных» журналах (и около 30% исследователей получают рекомендацию подобрать другой журнал для публикации). А некоторые университеты и НИИ внедрили у себя практику формирования открытых репозиториев научных данных и публикаций; около 20 таких репозиториев включены в российский проект NORA (создание и развитие национального агрегатора открытых репозиториев).
Что касается цифровых решений для поддержки качества научных результатов, то в российских научных организациях активно создаются суперкомпьютеры (вычислительные кластеры большой мощности); семь из 10 мощнейших суперкомпьютеров России принадлежат научным организациям (МГУ, ФГБУ «ГВЦ Росгидромета», СПбПУ, НИЦ «Курчатовский институт», НИУ ВШЭ, Межведомственный суперкомпьютерный центр РАН, Сколтех; см. рейтинг российских суперкомпьютеров (март 2021 года): top50.supercomputers.ru/list). Использование же всех остальных решений, в особенности платформ открытой науки и систем управления научными данными, — скорее исключение, чем правило, и чаще всего такое использование инициируют отдельные научные команды, а не руководство НИИ или университетов.
Внедрение в российскую управленческую практику принципов, которые могли бы обеспечить качество исследовательского процесса, пока находится на начальном этапе.
На общегосударственном уровне ключевым требованием к университетам и научным центрам остается выполнение количественных показателей — по публикациям, цитируемости, зарегистрированным результатам интеллектуальной деятельности (РИД) и пр., — что в целом не слишком отличается от общемировой ситуации (несмотря на появление государственных офисов/департаментов по научной этике и официальные заявления о трансформации научной политики, основными пока остаются количественные метрики).
С точки зрения организационного обеспечения качества и соблюдения научной этики на федеральном уровне, единственный аналог зарубежных офисов/департаментов по научной этике — совместная комиссия по рассмотрению вопросов научной этики министерства науки и высшего образования и РАН, задачи которой — пресекать плагиат и ограничивать влияние «мусорных» журналов (с этого, впрочем, начинали свою деятельность многие национальные департаменты, комиссии и офисы по научной этике). Отчасти это положение связано с тем, что понятия научной (или академической) этики, исследовательских стандартов, качества научного результата и пр. пока никак не закреплены ни в российском законодательстве (хотя в законе «Об образовании» есть понятие «профессиональная этика»), ни на уровне концептуальных, стратегических или программных документов профильных министерств и ведомств.
Однако в плане движения к качеству есть и позитивные моменты: например, как и большинство зарубежных грантовых фондов, Российский научный фонд при рассмотрении заявок на гранты требует от заявителей ориентации на качество научного результата — и обязательного достижения этого результата; кроме того, сама процедура экспертизы заявок предусматривает их содержательную оценку представителями научного сообщества.
Что касается релевантности научных результатов для экономики и общества, то новая программа стратегического академического лидерства «Приоритет 2030», направленная на развитие научного потенциала российских университетов, в некоторых случаях предусматривает необходимость оценки вклада университетов в социально-экономическое развитие регионов и/или федеральных округов, а также вклада в технологическое развитие отраслей.
Если же говорить об уровне отдельных научных организаций, то процесс институционализации научной этики и иных подходов, связанных с качеством исследований, пока идет очень неравномерно.
В некоторых российских университетах и научных центрах приняты «кодексы исследователей» и созданы комиссии по научной этике. При этом кодексы, как правило, включают общие положения о добросовестности, активности и пр., а основная функция комиссий по научной этике, как и в случае с комиссией министерства высшего образования и науки, — разбирательство случаев плагиата и «мусорной» публикационной активности (за исключением комиссии по научной этике НИУ ВШЭ, которая, помимо всего прочего, разбирает вопросы, связанные с публичными высказываниями сотрудников). Иными словами, эти кодексы и оргструктуры имеют мало общего с обеспечением качества исследовательского процесса, соблюдения базовых принципов работы с исследовательскими данными и пр.
Несмотря на то что полноценных офисов/департаментов по научной этике и открытой науке в российских научных организациях практически нет, многие из них реализовали отдельные компоненты управления качеством.
Например, в ТюмГУ с 2017 года работает специализированный сервис: сотрудники университета, подающие статью на публикацию журнале, в обязательном порядке согласовывают это с отделом научной аналитики и международных рейтингов, чтобы исключить риск публикации в «мусорных» журналах (и около 30% исследователей получают рекомендацию подобрать другой журнал для публикации). А некоторые университеты и НИИ внедрили у себя практику формирования открытых репозиториев научных данных и публикаций; около 20 таких репозиториев включены в российский проект NORA (создание и развитие национального агрегатора открытых репозиториев).
Что касается цифровых решений для поддержки качества научных результатов, то в российских научных организациях активно создаются суперкомпьютеры (вычислительные кластеры большой мощности); семь из 10 мощнейших суперкомпьютеров России принадлежат научным организациям (МГУ, ФГБУ «ГВЦ Росгидромета», СПбПУ, НИЦ «Курчатовский институт», НИУ ВШЭ, Межведомственный суперкомпьютерный центр РАН, Сколтех; см. рейтинг российских суперкомпьютеров (март 2021 года): top50.supercomputers.ru/list). Использование же всех остальных решений, в особенности платформ открытой науки и систем управления научными данными, — скорее исключение, чем правило, и чаще всего такое использование инициируют отдельные научные команды, а не руководство НИИ или университетов.
Центр обработки данных «Сколково» Сбербанка России. В серверной суперкомпьютера Christofari, ресурсы которого будут предоставляться в облачном сервисе SberCloud — AIxCloud. Суперкомпьютер предназначен для научно-исследовательских, коммерческих и государственных организаций, работающих в нефтегазовой, банковской и телекоммуникационной сферах, в ритейле, химии, медицине, метеорологии, спорте и других областях
Дорога в тысячу миль
Разрозненность политик и инструментов научной этики/открытой науки, конечно, не означает, что нынешняя ситуация с качеством исследовательского процесса и научных результатов в России является критической: все-таки за последние годы российская наука стала значительно заметнее на мировом уровне — с 2010 года количество публикаций российских авторов в зарубежных журналах выросло почти в три раза; увеличилось и количество международных коллабораций (хотя некоторые из них чисто формальные и сложились только из-за растущих публикационных требований).
В то же время ориентация большинства российских инструментов поддержки науки на количественные показатели уже привела к линейному наращиванию количества публикаций без повышения их качества: например, уровень цитируемости научных публикаций российских авторов в полтора-два раза ниже, чем публикаций американских, немецких и пр. исследователей (см. «Экономика науки: кадры, деньги, потенциал» в «Атомном эксперте» № 1−2, 2021). Можно было бы порадоваться тому, что у нас снизилось количество диссертаций с откровенным плагиатом (спасибо системе «Антиплагиат»), но, с другой стороны, и само количество диссертаций сильно упало — с 10,7 тыс. в 2009 году до 1,6 тыс. в 2019-м (по данным НИУ ВШЭ).
Если судить по нашим зарубежным коллегам, столкнувшимся с разрушительными последствиями применения к науке «индустриальных» метрик, то вопрос о качестве научного результата в России вскоре встанет ребром.
А вот кто и каким образом будет решать эту проблему, науке пока неизвестно.
Разрозненность политик и инструментов научной этики/открытой науки, конечно, не означает, что нынешняя ситуация с качеством исследовательского процесса и научных результатов в России является критической: все-таки за последние годы российская наука стала значительно заметнее на мировом уровне — с 2010 года количество публикаций российских авторов в зарубежных журналах выросло почти в три раза; увеличилось и количество международных коллабораций (хотя некоторые из них чисто формальные и сложились только из-за растущих публикационных требований).
В то же время ориентация большинства российских инструментов поддержки науки на количественные показатели уже привела к линейному наращиванию количества публикаций без повышения их качества: например, уровень цитируемости научных публикаций российских авторов в полтора-два раза ниже, чем публикаций американских, немецких и пр. исследователей (см. «Экономика науки: кадры, деньги, потенциал» в «Атомном эксперте» № 1−2, 2021). Можно было бы порадоваться тому, что у нас снизилось количество диссертаций с откровенным плагиатом (спасибо системе «Антиплагиат»), но, с другой стороны, и само количество диссертаций сильно упало — с 10,7 тыс. в 2009 году до 1,6 тыс. в 2019-м (по данным НИУ ВШЭ).
Если судить по нашим зарубежным коллегам, столкнувшимся с разрушительными последствиями применения к науке «индустриальных» метрик, то вопрос о качестве научного результата в России вскоре встанет ребром.
А вот кто и каким образом будет решать эту проблему, науке пока неизвестно.
ДРУГИЕ МАТЕРИАЛЫ #3_2021